возникающие, у Владимира Николаевича не хватало... опыта, поскольку история с Корицким была в известном смысле уникальной. Вопросами же этими ему предстояло заняться глубоко и обстоятельно уже не в столь отдаленном будущем.
Дело в том, что операция близилась к концу. Более того, точное определение этого самого конца в значительной мере обусловливало ее общий успех. И поспешность, и промедление неизбежно должны были вызвать «на той стороне» недоверие и подозрительность. «Это слишком хорошо, чтобы быть правдой» — гласит английская пословица, которую знают разведчики во всем мире. Поскольку ценность первичной информации сомнения не вызывала, да и вызвать не могла в силу ее подлинности, Лоренцу оставалось бы сделать единственный вывод, что его переиграли. О шести месяцах, как об оптимальном сроке не случайно же говорил и доктор Визен. Сведения, поступавшие из некоторых других источников. Прямо или косвенно подтверждали то, что Ермолину уже было в принципе ясно и так: операция созрела для завершения.
Оставался, в сущности, единственный путь естественного по форме и удобного по срокам прекращения игры с Лоренцем: ликвидация связующего звена.
Связь для любой разведки была и остается наиболее уязвимым местом. Даже самый удачливый и осторожный связник при любой системе передачи информации не может быть гарантирован от провала. Связника может выследить контрразведка противника, его может подвести вроде бы самая надежная техника или документы, может оказаться взятым под наблюдение источник информации, к которому он послан, наконец, всегда остается место для Ее Величества Случайности. Нелепой, фантастической, глупой, трагичной (для одной стороны) и счастливой (для другой).
Л. Р. Шейнин в своих «Записках следователя» описал историю, как еще до войны у опытного иностранного шпиона бумажник с секретными материалами... украл обыкновенный карманник! После чего, напуганный нежеланной добычей, сдал ее в милицию.
Сам по себе факт задержания связника вовсе не означал бы для Лоренца провала всей операции в целом. В конце концов, он удовлетворился бы сознанием того, что через Баронессу и Корицкого получил достаточно много, чтобы счесть себя победителем. Что и требовалось генералу Ермолину. Именно так: чтобы Ричардсон остался в твердом убеждении, что, хотя и жертвой связника, он все же владеет полновесным «орехом», заказ на промышленное производство которого получит та фирма военно- промышленного комплекса, которая, естественно, проявит к нему, Ричардсону, максимальное внимание.
Еще одно обстоятельство ускорило принятие решения: в СССР неожиданно приехала в качестве переводчика при группе туристов, совершающих плавание вокруг Европы на теплоходе «Лебедь Атлантики», Дарья Нурдгрен. Группа находилась в Ленинграде всего одни сутки, ночевала на судне. Прибытие Нурдгрен не предварялось появлением в почтовом ящике Корицкого, условного сигнала — открытки с изображением очередного гладиолуса или гвоздики. Поэтому оно могло означать, скорее всего, только одно — попытку усыпить бдительность чекистов с целью использования Нурдгрен в дальнейшем дли какого-то настоящего дела.
В свою очередь это будущее дело могло быть связанным со сплавом, а могло и не быть.
Взвесив все обстоятельства, проанализировав тысячи «за» и столько же «против», руководство согласилось с предложением генерала Ермолина: следующий связник Лоренца — Ричардсона будет и последним.
Глава 21
Миллс пребывал в дурном расположении духа. Он нервно расхаживал по кабинету из угла в угол, но, внезапно осознав, что стоявший у кресла Ричардсон значительно выше его ростом и поэтому ему приходится смотреть на своего подчиненного снизу вверх, недовольным тоном приказал:
— Что вы стоите, Энтони? Садитесь.
Ричардсон понял: запал шефа кончился, сейчас начнется более или менее спокойный и деловой разговор. Впрочем, и то, что сказал шеф до сих пор, не было лишено смысла. К сожалению...
— Итак, я хочу сказать, — резюмировал Миллс, — что вы и ваша агентура, сдается мне, идете на поводу у событий, если не хуже.
— Разрешите...
— Извините, Энтони, но сначала я закончу свою мысль, с вашего позволения, а потом уже вы будете оправдываться. Руководители наших ведущих фирм одобрили ваше первое приобретение, сделанное через Баронессу. Сама идея создания такого сплава, технология — я имею в виду ее начальную часть, — по их мнению, исключительно ценна. Но последние материалы, полученные нами непосредственно от вашего агента Корицкого, ставят наших ученых в тупик. То, что делают специалисты в Штатах в этой области, хуже, чем у русских. Коллеги в Европе тоже не ушли вперед. Нам нужен завершающий этап производства, и тогда все будет ясно. Иначе говоря, нам нужен сам Корицкий. Точнее, встреча с ним и детальное обсуждение проблемы. Но вывезти его к нам сейчас практически невозможно, да и ни к чему: русские тотчас узнают, что мы располагаем их важнейшим секретом. Однако почему бы не встретиться с Корицким в Европе? Разве вы не могли устроить ему персональное приглашение какой-нибудь высшей технической школы или университета?
— Мог... Но я никого так не боюсь, как слабовольных и трусливых людей. Их поведение легко управляемо, но не предсказуемо. Где гарантия, что, оказавшись по приглашению на Западе, он не сорвет нам всю операцию? А это означало бы тот самый скандал, от которого вы меня все время так настойчиво предостерегали.
Миллс раздраженно хмыкнул, но ничего не возразил. Видимо, признал аргумент убедительным, но — не исчерпывающим.
— Что же вы предлагаете?
— Чтобы он продолжал работать дома, где у него есть для этого, слава богу, все условия. Что же касается трудностей, с которыми столкнулись наши специалисты, то они паникуют раньше времени. Ничего удивительного в этом нет. У них другое оборудование, иные навыки работы, иной подход к проблеме, чем у русских. В конце концов, Корицкий тоже еще не все решил. Пусть подождут! Каждый бит информации, который они от нас получают, все равно окупается сторицею.
— Согласен, целиком согласен, Энтони. Тут мы с вами мыслим одинаково. Но вы понимаете, черт побери, что я не могу больше тянуть, что не сегодня завтра нас призовут к ответу? Подумайте об этом, как следует подумайте. Ведь не собираетесь же вы в некотором обозримом будущем превратиться в наставника какой-нибудь воскресной школы или стать попечителем пансиона для раскаявшихся падших девиц?
Ричардсон без особого труда уловил подтекст этой фразы. Шеф, конечно, осведомлен о его личных планах, иначе бы не прибег к такой откровенной угрозе. Сейчас самое лучшее — промолчать.
— Ваши люди, — продолжал Миллс, — уже сделали три ходки к доктору Корицкому. Снова посылать их к нему нельзя. Откуда вы возьмете новых людей? Это Россия, считайте нам уже и так повезло, что все они вернулись в целости и сохранности.
— Я думал об этом, сэр. У меня уже подготовлен определенный и вполне реальный план.
— Может быть, в таком случае вы соблаговолите им поделиться со мной наконец?
Мысленно пожелав шефу провалиться, Ричардсон, однако, почти не поведя и бровью, сдержанно ответил:
— Я это обязан сделать, сэр. Способ прежний. Поскольку русские, допускаю, подозревают в смерти Баронессы совершенно безосновательно моего агента Полли, я и хотел бы просить вашего согласия активно включить именно Полли в продолжение операции. Пусть она ездит, как и ранее ездила в Россию. Чекисты, я убежден в этом, должны поверить в то, что преступник не осмелится въехать в СССР. После того как они привыкнут к ее приездам, я, с вашего разрешения, только один раз использую ее для связи с Корицким, и то через тайник. Это, так сказать, идея от противного. В ее пользу еще одно обстоятельство — по нашим данным, русская контрразведка не установила, что Баронесса имеет отношение, точнее, имела к Корицкому, иначе, он бы не работал по сей день благополучно на своем посту.
— Ну а если чекисты не поверят? В этом случае мы сожжем ценного агента, судьба которого, как мне
