Я была им полностью обеспечена, когда он вдруг посоветовал мне снова пойти работать к мадам Дальберг. Я удивилась. Тони объяснил, что приехало много русских, они воевали, жили в нужде, теперь будут шить себе костюмы, платья, пальто. Кому же, как не мне, помочь им в салоне Елизаветы Аркадьевны? Мы же союзники с большевиками только до поры до времени. Вот-вот они разгромят Гитлера и сами станут угрозой свободному миру. Мои контакты с русскими в салоне помогут лучше изучить их. Вот так примерно объяснял Ричардсон мне мои будущие функции.
Я пошла к мадам Дальберг. Очаровательная улыбка, которую она так хорошо умела делать, заставила меня забыть, с какой легкостью Елизавета Аркадьевна уволила меня. Я стала ее правой рукой в отношениях с русскими заказчиками из Контрольной комиссии.
После победы над Германией русских стало еще больше. Прибыли специалисты по приемке различных машин. Стали приезжать артистические группы: оркестр Мравинского, хор Свешникова, кукольный театр Образцова, артисты оперы, балета, цирка, скрипачи, пианисты, устраивались различные выставки. Господи, неужели всего этого я больше никогда не увижу! Ну ладно... Было создано общество «Финляндия — СССР». Вслед за ним и наши русские создали свой «Русский культурно-демократический союз».
Гитлера уже не было. Немцев разбили, война кончилась. Ко мне однажды пришел старый друг Акселя, просил меня не выдавать шюцкоровцев, шюцкор тогда распустили. Он предложил мне свою, уже запоздалую помощь в устройстве на работу, а также деньгами и продуктами. Примерно через полгода я случайно встретила его с Ричардсоном! Они прогуливались в Бруннспарке. Это очень удивило меня: как так, фашист-шюцкоровец стал вдруг приятелем Тони, которого я от этих самых шюцкоровцев спасала?
При встрече я спросила об этом Тони. Вместо ответа он ласково назвал меня по-фински «настоящей курицей», по-русски, я думаю, это все равно что «круглая дурочка»...
Ермолин, Турищев и Кочергин внимательно слушали Дарью Нурдгрен. Перед ними сидела умная женщина, все прекрасно понимающая, но волею судьбы и странной, но, безусловно, сильной любовью втянутая в шпионскую работу против Советского Союза. Они слушали и пытались представить ее молодой девушкой, потом женщиной, не слишком образованной, доверчивой — «настоящей курицей», как назвал Дарью Нурдгрен Энтони Ричардсон. Здорово же он держал ее в своих руках!
Дарья Егоровна утомленно провела ладонью по лицу.
— Простите, я очень устала сегодня. Поймите меня правильно, не так-то легко вспоминать свою жизнь... Спасибо за чай. Не могу ли я закончить свой рассказ завтра? Я соберусь с мыслями, а то у меня в голове какой-то сумбур.
— Понимаем вас... Хорошо, отдохните, продумайте все, что хотите рассказать. — Ермолин действительно видел, что женщина держится на последнем усилии. — Завтра мы снова встретимся. Особенно нас будет интересовать, чего вам удалось добиться, работая против СССР, на чем вы терпели неудачи. Как готовились к встрече с каждым из тех, кого вам поручали изучить, или обработать в соответствующем духе. Договорились?
— Это домашнее задание?
— Если угодно, то можно назвать так, — улыбнувшись, подтвердил Владимир Николаевич.
Глава 24
Встретившись на следующий день с Нурдгрен, чекисты не могли не отметить, что взгляд ее стал мягче, движения и вообще манеры поведения — спокойнее. Ермолин пригласил ее присесть к столу для совещания, за которым он сидел обычно вместе со своими сотрудниками на оперативках. Уже одно это снимало ту официальную обстановку, которая была в свое время необходима, но сегодня только помешала бы свободному и доверительному разговору с обвиняемой.
— Что вы хотели бы рассказать нам? — спросил Владимир Николаевич.
— Знаете, — начала Нурдгрен, — я много размышляла над вашим вчерашним пожеланием. Частично я уже ответила вам на допросах. Но, выходит, только частично. Моя работа против вас имеет более глубокие корни, чем я сознавала до своего ареста и нашей беседы.
— Если вы действительно осознали, это хорошо...
— Вот вы спросили меня вчера, не буквально, а по сути, какими идеями вооружали меня. А я, ей-богу, не знаю. Если вы спросите об этом Ричардсона, то он, по-моему, тоже не сумеет ответить. Идеи — это политика. У вас, как я понимаю, идеи всегда были и есть. Вам ясно, чего вы добиваетесь. А у нас, на Западе, у каждого в голове слышен только звон монет. Вот это и есть идеи. Больше этого я сказать не могу. Я исполняла приказания и пожелания Ричардсона, потому что любила его всю жизнь, хотя он давным-давно не любил меня.
Ваши советские люди за границей, можно сказать, все политики. Им все ясно: и что делать, и ради чего. Я со многими общалась, чтобы изучить, а потом доложить своим хозяевам, как вы выражаетесь. Это грубо и упрощенно, но в принципе — верно. Так вот: когда ваши балерины рассказывали артистам нашего оперного театра, что такое пермское хореографическое училище (не московское и не ленинградское), те раскрывали рты. А где на Западе есть такое? Я вас спрашиваю?
Чекисты рассмеялись.
— Простите, получилось, что я вас спрашиваю, а не вы меня.
— Вы говорили о работе против СССР, — сказал Ермолин, — но разведки НАТО занимаются подрывной деятельностью и в других странах. Почти каждую неделю в вашей же западной печати появляется какое- нибудь сенсационное разоблачение западных разведок, особенно ЦРУ. Ваши показания, по существу, только дополнительная иллюстрация к этому.
Нурдгрен отпила чай из своей чашки.
— Я расскажу о выполнении поручений Ричардсона. А вы сами определите, что к чему.
Ермолин молча кивнул.
— В мою задачу входило, в основном, привлекать клиентуру в салон мадам Дальберг, по возможности изучать советских людей, а о своих наблюдениях сообщать Елизавете Аркадьевне. Как я поняла, после смерти мужа она стала самым ценным агентом Ричардсона в наших северных странах, так же как несколько позже и сын, которого Тони приручил вообще с детства. Так вот, задания чаще всего я получала именно от мадам Дальберг, потому что Ричардсон бывал лишь наездами. Тони все более избегал встреч со мной наедине. Когда ему нужно было, он встречался со мной на квартире хозяйки, куда обычно проходил через салон. Так из любовницы он превратил меня в шпионку.
Мужчины заглядывались на меня, и это тоже было учтено. Меня частенько приглашали по телефону на завершение какого-нибудь мужского ужина в ресторан, потом увозили в отель... Эти же деловые люди заезжали и ко мне домой. Платили щедро, но, видно, я не родилась для накопительства. Постепенно я отвыкала от мыслей о Тони, а богема все глубже засасывала меня. Потом я поняла, что такой образ моей жизни помогал Тони и мадам, снимал с них ответственность. Финляндия всерьез встала на путь добрых отношений с вашей страной. Женщина вроде меня не могла бы осложнить отношения между нашими странами. Все так просто...
Приведу такой случай. Лео Дальберг был студентом университета. Он был уже совсем взрослый молодой человек, респектабельный, приятный, вежливый, всегда хорошо одет. Я пришла на вокзал проводить одну нашу клиентку, жену советского инженера, приемщика машин на каком-то заводе. Она с мужем уезжала в отпуск. Мы знали, что оба они скуповаты. Я дала знак Лео, и он, подойдя к супругу, вежливо спросил его, не может ли тот привезти из России в обмен на что-нибудь женские серебряные украшения. Тогда эти вещи у вас были очень дешевы. Золотые тоже. И что же, вы думаете, произошло? Инженер рассвирепел и высказал Лео такие слова, каких ни в одном словаре не сыскать. Елизавета Аркадьевна больше свое чадо на выполнение таких поручений не посылала. Зато за последние годы он, уже как начальник отдела сбыта фирмы, сумел скупить у вас порядочно изделий из золота и серебра.
Не могу забыть, как мы с мадам Дальберг унизительно почувствовали себя, когда отказались от платы за переделку — небольшую, по европейской моде — каракулевой шубки для советской балерины. Мы действительно были восхищены искусством этой артистки и хотели отблагодарить ее таким образом. Я даже
