Дмитрий Глуховский
Год за три
В раковине своей смертью умирал таракан — натужно, мучительно.
Андрей смотрел на него — и не мог ни добить, ни даже смыть мерзость водой.
У него раскалывался череп.
Андрей пошарил в хлебнице — между окаменевших крошек и засаленных бумажных упаковок аспирина — попалась какая-то желтая таблетка. Вроде от головы. Черт разберет, от жены осталось.
Проглотил насухо — таблетка пристала к гортани. Он хлопнул зло ладонью по столу (задребезжали кой-как вымытые и сброшенные в суповую сине-белую тарелку вилки и ложки) и налил в чайную кружку коньяку. Опрокинул — таблетка оторвалась и провалилась внутрь.
Обождав, Андрей зажмурился и приложился к горлышку.
На кухне было душно, как в купе наутро. Страшно хотелось дышать, и он рванул на себя уже проклеенные на зиму бумажными полосками ставни. Треснула бумага, вывалилась навстречу поролоновая кишка, рыгнула в лицо дизельной гарью улица. Стало прохладней, но воздуху все равно не хватало.
Навесные шкафчики и ободранная раковина с тараканом каруселью поплыли влево, за ними следом двинулся стол и сервант с пыльными фужерами.
Андрей ухватился за спинку стула, но и тот уже отъезжал. Тогда, набравшись духу, он поплелся в большую комнату, опустился на пухлое хозяйское кресло перед телевизором, хотел было подойти к ящику — включить, но сил встать уже не было.
Что за ерунда? Ничего, сейчас отсидится. Сейчас отсидится. Это после вчерашнего все: многовато принял, переоценил себя. Все сивуха эта осетинская, давал же себе зарок ничего, кроме тамбовского, не брать. Свои не обманут. Ничего, сейчас пройдет. Подействует таблетка от головы, и пройдет все. Что у него еще может быть?
Здоровый, крепкий. На следующей неделе пятьдесят только будет. Надо юбилей делать. Черт разберет, как его делать теперь. На работе спрашивают все. Если б Танька, сучка, не выкинула фортель, все было бы нормально. Все было бы нормально. Теперь самому по магазинам мотаться, сервелат покупать, любительскую, картошку на дачу копать ехать… Или ну его? Купить просто бутылку на работу, проставиться, а больше ничего и не затевать. А то ведь как… Придут — спросят ведь сразу: где жена, где дочь, почему не приехала… С внуком. Пылища везде без бабы… Ну ладно еще пылища, пускай пельмени вместо салатов… Но что про Таньку-то говорить? Тошно прямо представить. Как есть все говорить? Что уехала в дыру свою, к матери, что на развод будет подавать?
И пусть валит к матери своей, нервы ему мотать еще будет!
Еще дочь против него настроила, та теперь к телефону не подходит… Ждал юбилея — думал, приедет, внука привезет… Думал, будет пацана на коленке катать… Дрянной праздник — день рождения, тем более юбилей, но и его скрасить можно.
Сука ты сука… Как так получилось?
Захотелось водки и дать кому-нибудь в морду; Андрей сжал кулак, хотел с кресла вскочить — а вместо этого неуклюже повалился лицом вниз, на плешивый ковер: ноги провалились под весом тела, будто полуспущенные велосипедные камеры.
Вытошнило; что ж это за блядство-то за такое, а?!
Он завозился в кислой луже, кое-как из нее вывернулся, но подняться не смог. Что-то было нехорошо. Пробил озноб — тревожный, страшный.
Так, так… Так! Ничего. Это водка это… Скорую надо. Надо скорую.
Рука одна ничего не слышала, и ноги словно отрезали.
Он все же смог сделать рывок — отчаянный и слабый — по полу к телефону. Ухватил послушной рукой провод, стащил аппарат на пол. Ткнул мягким немым пальцем в 0 и в 3.
Гудок. Гудок. Гудок.
Ничего не было у него с соседской дочкой. Танька все придумала; не видела, не слышала сама, это ей кто-то напел.
Да и не было ничего, и все тут! Ну, повертела девчонка перед ним своей тощей задницей в джинсиках — хотела просто хахаля своего позлить. Ну, сделал ей Андрей заскорузлый рабочий комплимент. Та позвала его в гости на тортик, а Галина с третьего услышала. Дакойхуй, что оправдываться?! Теперь и не перед кем…
Гудок. Гудок. Гудок. Гудок.
Просто он ждал увольнения. Фанерный купили какие-то московские, делать ничего не умели, прежнего директора вышвырнули, посадили хлыща в костюмчике… Хлыщ начал с того, что пообещал оптимизировать предприятие, читай — половину работяг пустить под статью. И Андрей прямо там, прямо на общем собрании, на ебаной на его коронации этой резанул: ты бы поработал сначала, Герман как тебя там, у нас на производстве, мы авиационную фанеру с тридцать второго года и без перебоев, а ты приехал и сразу под пресс нас… Хлыщ улыбнулся так по-чекистски, сразу стало видно: внешность обманчива, этого сюда прислали, как Тухачевского к крестьянам Тамбовской губернии — кавалерией и ядовитыми газами чувство голода подавлять.
Гудок. Гудок.
И вот пришел Андрей домой с фанерного после собрания, в ушах звенит, перед глазами тюлем кровавым застило, на душе мутно и непроглядно как в трехлитровой банке с рассолом, а Танька тут со своей ревностью; и нарвалась.
Спорить не стал, сразу ударил.
Ударил. Да. Было. До крови.
Гудок.
— Больница.
Андрей вздрогнул, вернулся из того дня в этот.
— Аыыхх…
