— Котовский, станция скорой помощи! — раздраженно прогундосил аппарат.
— Ааа… Пп… — зашлепал губами Андрей. — Ааа…
— Вы хулиганить будете?! Милицию…
А из него будто вынули воздух весь, и нечем стало делать слова. И челюсть поднять даже сил не хватало.
Сейчас они повесят трубку. И он останется тут на полу подыхать медленно, потому что второй раз набрать эти две цифры уже не сможет.
Стало так страшно, что он все же выдавил из себя:
— Ленина, пять… Ленина, пять… Ум… Ум…
— Что — Ленина, пять? — недовольно спросили там.
— Ленина, пять… — отчаянно и уже неслышно промычал Андрей.
* * *
Банка из-под шпрот по сути — рыбкин гробик, думал Леха, щуря глаза от едкого дыма. Сейчас вот она была доверху забита пеплом, словно весь взвод павших шпрот решили кремировать.
Рукава его белого халата были закатаны, на тугом предплечье синели парашюты и сакральное вэдэвэшное «Никто, кроме нас». По дембелю Леху звали в бандиты, а он пошел в санитары.
— Вот. Новое оборудование поступило. Распишитесь, — глумливо ощерился завхоз.
— Для нашей «скорой» — самое оно, — оценил Леха.
— Ну дак, — подмигнул завхоз. — Заботится все-таки партия и правительство. Создает вам условия труда. А что? Вот, гляди. Ручки с обоих концов. Удобно и современно.
— Инновация eпт, — шмыгнул носом Леха.
— В общем, забирай. Тебе таких три положено.
— Куда столько? Одноразовые, что ли?
— Я те дам, одноразовые! У нас в медицине ничего одноразового не бывает! — погрозил ему курчавящимся пальцем завхоз. — Береги, смотри! Нам их просто поступило триста штук, и в областную столько же. Вот и распихиваем.
— Триста… — Леха забычковал о шпротов цинк злой вьетнамский пэлл-мэлл. — Это они нам, типа, план задают.
— Я думаю, — завхоз прервался, чтобы выпустить дымную струю, — просто придумали на этом пилить. На томографах там сцапали кого-то, не все коту масленица, решили хоть на этих штуках как-то приподняться. Все не так заметно, как томографы. Кто знает, сколько оно на самом деле стоит? А так — триста сюда, триста туда… Можно дачку строить.
— Завидуешь? — усмехнулся Леха.
— Восхищаюсь.
Леха пожал плечами. Тоскливой и фаталистической мелодийкой из «Бумера» пиликнул в джинсах мобильный.
— Выезд. Ленина пять, с Трофимовым, — плюнула диспетчер.
— Что там?
— Хрен знает. Алкаш какой-то допился, лыка не вяжет.
— Гемор. И по баблу уныло. Может, другое че? — с надеждой спросил Леха. — А, Надь?
— Бабка откинулась на Ворошилова, — снизошла диспетчер.
— Нахуй такое на ночь. И тут уж точно по нулям, — взвесил Леха. — Беру алкаша. Ща буду.
Но они, конечно, еще покалякали с завхозом, выкурили по одной, обсудили жопу сестры из приемного, прокляли министра, разоблачили арбидол, и только потом пришла пора прощаться.
— Бери, в общем, — хлопнул его по плечу завхоз. — Точно пригодится.
Леха высадил в ведомость закорючку и сгреб «оборудование». Почему-то, неся его в проржавевшую белую с красным
«газель», он думал об упакованных перед прыжком парашютах; навеяло.
Встретил доктора — лысого неряшливого Михал Васильича, пожал заграбастую его руку.
Спустился к подъезду и кинул в «скорую» полученные у завхоза новомодные черные, импортные — из особого сверхпрочного пластика, с герметичной безотказной молнией и двумя ручками, спереди и сзади, для облегченной переноски — мешки для трупов.
* * *
Приедут. Приедут.
Сказали — вызов принят. Нехотя так сказали, будто он просил ему задницу подтереть, а не с того света вытащить. Так сказали, что ясно было: это они ему делают большое одолжение. Ничего, имеют право.
На тебе юбилей, Андрей Андреевич. Кони бы не двинуть — вот задача.
А хорошо могло получиться… Если бы…
У Татьяны ведь на той же неделе. И тоже пятьдесят исполняется. Вместе должны были отмечать… Как всегда. Как последние двадцать девять лет отмечали, так и сейчас должны были.
Он же готовился. Никому не сказался, съездил в Тамбов, в агентство. Взял путевку в Геленджик, в санаторий. На море. Они на море ровно двадцать девять лет и не бывали, с самого свадебного путешествия, и тогда тоже как раз ездили в Геленджик, на отцовские деньги… А с тех пор отдыхали всегда так: на даче картошку сажали, потом пололи, потом копали, потом сажали.
И вот Андрей решил повторить все, как тогда было. Двадцать девять лет отмотать назад. Полгода откладывал, хотел в тот самый санаторий — в агентстве сказали, в Турцию дешевле будет. А он не хотел в Турцию: он в молодость хотел. С ней. С Танькой хотел. С дурой с этой!
Полгода! А она ему сикильдявку соседскую предъявляет! Можно так? По-людски это?!
Как оно получилось, что двадцать девять лет прошло? Почему ни единая сука не предупредила его, что двадцать девять лет — это так коротко?! Да в детстве одни летние каникулы дольше тянулись, чем эти его двадцать девять лет!
Он скосил глаза на часы с поперхнувшейся и сдохшей однажды кукушкой — прошло уже полчаса; скорой не было.
Ничего, это нормально — наверное, есть еще вызовы.
