нечестность британского тезиса и прискорбная неполнота германской апологии: в противоположность основному тезису германской защиты мы можем утверждать, что не репарации обусловили германский финансовый крах, они лишь ускорили его наступление. За период с 1919-го по 1922 год Германия уплатила в качестве репараций около 10 процентов своего дохода (156), это было единственное, что Германия вообще уплатила союзникам вплоть до прихода к власти Гитлера (157).
В «клетке» Веймарской республики германская элита истерзала марку, экспортировав в надежно защищенные от немецкого фискального ведомства места неучтенную, но весьма значимую часть германского государственного достояния. Рейх был вынужден, в качестве паллиативной меры осуществить массивный «плавающий» заем, который к 1923 году был погашен морем ничего не стоящих бумажек. Именно представители германского паразитирующего класса, которые нанесли Германии удар в спину и буквально подтолкнули возмущенный средний класс в силки, расставленные нацистами, любили рассуждать о достоинствах радикализации. Все это в точности соответствовало предвидениям Веблена, который злове ще предсказывал, что репарации «спровоцируют радикализм в Германии».
В конце, когда рейх был «очищен» от военного займа, весь военный долг Германии, составлявший треть всего богатства страны в ее лучшие имперские времена, в ноябре 1923 года номинально стоил один доллар двадцать три цента.
Теперь, когда Германия оказалась очищенной от своих имперских долгов, Америка внезапно изъявила желание вновь появиться на европейских берегах, чтобы непосредственно вмешаться в реконструкцию и восстановление денежной системы своего вчерашнего врага: Веймар стоял на пороге своей «золотой» пятилетки (1924-1929 годы).
Именно в тот момент, когда марка почти достигла дна своего падения, они наконец явились — нацисты. Вначале никто, кроме горстки баварцев, не проявлял интереса или осведомленности об этой группке раскольников. Казалось, что это еще одна команда буйных юнцов, желавших вернуть славные довоенные времена. Но нацисты — со временем немцам предстояло это узнать — образовали движение, полностью чуждое всеобщей патриотической ностальгии. Движение это с самого начала оказывало беспощадное сопротивление Веймарской республике. В то время как большинство ветеранских и националистических ассоциаций трепетно преклонялись перед эмблемами, заимствованными из недавнего имперского прошлого — орлами, крестами и черно-бело-красными прусскими знаменами, — эмблемой нацистов была одна только свастика; было такое впечатление, что гитлеровцы оседлали германский национализм как своего рода троянского коня, чтобы втащить чуждое мировоззрение, переведенное на общепринятый язык — на реакционные идиомы, доступные отчаявшемуся простому народу. Особая космология, символизируемая правовращающей свастикой, — тайное знание, скрываемое за плотно закрытыми дверями ложи Туле*,
* Глава 2, стр. 100-101
— никогда не упоминалась, даже косвенно, в речах Гитлера и его последователей, оставаясь исключительной привилегией посвященных. В отличие от националистов старой гвардии, нацисты были религиозной сектой, закамуфлированной в наряд политической партии, НСДАП, и защищенной собственной милицией — штурмовыми отрядами (СА), позже усиленными преторианской когортой СС. С течением времени, однако, если не считать бросающегося в глаза сохранения эмблемы, нацисты стали вести себя подобно подавляющему большинству правых реакционеров: они вели свою политическую баталию с Веймарской республикой яростными инвективами, обструкционизмом, демагогическим подстрекательством и постоянными стычками с «пролетарскими батальонами», организованными и спаянными железной дисциплиной отрядами левых.
Что же касается СССР, каждое движение которого в отношении Германии вполне соответствовало британским планам и намерениям, то инфляционная катастрофа представила ему уникальную возможность политического подрыва влияния немецких правых: с одной стороны, ведь Советы помогали рейхсверу вооружаться (что было официально санкционировано Рапалльским договором); а с другой стороны, целенаправленно провоцировали националистов. Как выяснилось позже из воспоминаний Кривицкого, одного из руководителей советской разведки, который отвечал за дестабилизацию положения в Германии, большевистские агенты, организованные в тайные ячейки, так называемые тройки, совершали акты террора, саботажа и насилия, призванные посеять страх в немецком обществе. Эти ячейки финансировались и готовились в Москве для того, чтобы «деморализовать рейхсвер и полицию [особенно] с помощью убийств и террористических актов» (158). Красный террор не должен был оказывать долговременного эффекта, он был направлен лишь на кратковременные потрясения и мелкие беспорядки, провоцируемые одураченными простофилями, — по большей части молодыми немецкими коммунистами — бессистемные и бесцельные насильственные действия: кабацкие и уличные потасовки, забастовки, акции устрашения и так далее. Именно эти, инспирированные Советами «восстания» служили питательной средой для активистов правого крыла и нацистов. Казалось, что все соединились в своих усилиях помочь гитлеровцам: они могли рассчитывать на Лондон в его политическом и финансовом удушении германского народа и благодарить Москву за весь тот коммунистический ужас, который позволил им во весь рост вы ступить в качестве защитников фатерланда.
Поэтому едва ли кого-то могло потрясти зрелище возмужания и созревания гитлеризма, вступление его в пору политического юношества осенью 1923 года, когда Германию терзали забастовки, уличные столкновения и галопирующая инфляция. Во время франко-бельгийского вторжения в Рур Гитлер кричал со страниц нацистской газеты «Volkischer Beobachter»: «Пусть на нас обрушатся несчастья!» (159)
Дискредитированный гиперинфляцией кабинет Куно пал в августе 1923 года и был заменен буржуазным правительством Штреземана, в которое против желания многих снова вошли социал-демократические министры.
Благодаря возрастающей популярности нацистов 25 сентября Гитлер был провозглашен политическим главой Kampfbund, «Боевого союза», объединившего под своей эгидой все правые силы Южной Германии. Но уже 26 сентября 1923 года баварское правительство, вставшее перед необходимостью противостоять возрождению социалистической политики и возвышению Гитлера в качестве реакционного популистского лидера, ввело чрезвычайное положение и передало диктаторские полномочия бывшему баварскому премьер-министру фон Кару*.
* Фон Кар, который пришел к власти и связи с Капповским путчем, ушел в отставку в 1921 году.
В Берлине, в качестве сенсационной контрмеры, новый рейхсканцлер Штреземан передал всю полноту власти командующему армией генералу фон Секту. Командующий баварского рейхсвера генерал фон Лоссов решил не подчиниться своему прямому начальнику в Берлине фон Сект)' и предоставил свои армии в распоряжение мятежного фон Кара. Между Берлином и Мюнхеном возникла конфронтация, чреватая гражданской войной.
В октябре в двух землях (Саксонии и Тюрингии) к власти пришли коалиционные правительства, состоявшие из коммунистов и социал-демократов. Германские правые содрогнулись от ужаса.
Гитлер внимательно следил за трещиной, возникшей между баварскими националистами и берлинским центром. Гитлер понимал, что сконцентрированные в Мюнхене силы реакции готовы снова разыграть роялистский путч а-ля Капп: эта хунта армейских генералов и примкнувших к ним чиновников была готова захватить Мюнхен, восстановить на троне баварского короля, совершить марш против только что избранных в Саксонии и Тюрингии красных правительств, свергнуть их, а потом, собравшись с силами, отправиться на штурм Берлина. Если бы этот план был приведен в действие и осуществлен, то роялисты набрали бы такую силу, что сплотили бы под своими знаменами всех недовольных реакционеров, заглушив несколько самобытный голос нацистов.
Гитлеровцам надо было действовать немедля, примкнуть к монархистским победителям и помешать им стать лидерами и организаторами грядущей «национальной революции». Для выступления Гитлер выбрал 9
