проповедях, ни в вашем сочувствии. Прощайте!
– Подождите, Борис Дмитриевич! – воскликнул Талалаев. – Не надо нервничать! Я не хотел вас обидеть, и ведь я еще не сказал вам самого главного. Вашей дочери требуется лечение, а у вас нет на него денег. Я дам вам эти деньги. Ваша дочь будет здорова. Подумайте!
В душе Курагина что-то надломилось. Он тихо опустился обратно на сиденье и вяло захлопнул уже открывшуюся дверцу. Несколько секунд он сидел с совершенно разбитым видом, а потом глухо спросил:
– На каких условиях?
Талалаев почтительно посмотрел на него сбоку и деликатно сообщил:
– Условия, по-моему, не слишком обременительные. Я слышал, вы удачно провели дело о нашумевшем убийстве. Подумать только, какие-то бродяги убили родственника замминистра! Но, слава богу, преступники нейтрализованы. Честь вам и хвала, Борис Дмитриевич! На улицах нашего любимого города стало чуть-чуть безопаснее. И это ваша заслуга!
– К чему этот панегирик? – хмуро спросил Курагин. – На моем счету есть и более опасные преступники. Дело ведь не в том, какие у потерпевшего родственники…
– Вы абсолютно правы, – поспешил сказать Талалаев. – Я слышал, что из-за тех же самых негодяев пострадал еще кто-то.
– Я не уполномочен делиться с вами подробностями следствия, – отрезал Курагин.
– А они меня и не интересуют, – покладисто сказал Талалаев. – Кесарю – кесарево, как сказано… Совсем наоборот, это я хочу с вами поделиться. Посмотрите-ка там, на заднем сиденье…
Поскольку Курагин не шелохнулся, Талалаев сам приподнялся, взял с заднего сиденья черный полиэтиленовый пакет и положил его между собой и Курагиным.
– Здесь вся сумма, – деловито сказал он. – Мы с вами договариваемся, вы забираете пакет и уходите. И ваша дочь здорова. Это похоже на рождественскую сказку, но ведь и Рождество совсем скоро, не правда ли?
Курагин, не притрагиваясь к пакету, пристально посмотрел на него.
– Чего вы от меня хотите? – спросил он хрипло.
– Да почти ничего, – легко сказал Талалаев. – Вы нашли преступников. Они опознаны, один вообще умер, другой вот-вот отправится к праотцам. Вы закрываете дело и передаете его в суд или в архив – в зависимости от здоровья последнего оставшегося в живых убийцы. Мне-то кажется, что он долго не протянет – есть ведь, в конце концов, и небесный суд… Ну, что скажете?
Первым невольным желанием Курагина было немедленно выйти из машины, но он этого не сделал. Он продолжал сидеть, погруженный в свои мрачные думы. Талалаев терпеливо ждал.
Курагин посмотрел на часы – ему уже нужно было бежать в больницу. Он вдруг представил себе бледненькое личико дочери, ее исхудавшее тельце, вжавшееся в подушки, и беззвучное рыдание перехватило ему горло. Если он выйдет из машины, ничего не изменится. И они с женой будут просто ждать, надеясь на чудо, на рождественское чудо. А оно не придет, потому что чудеса дважды не приходят.
– Я не один, – неожиданно сказал он, не глядя на Талалаева. – В следствии участвовало множество людей.
– Вы главный, – возразил Талалаев. – И все аргументы у вас на руках. Вам не о чем волноваться. Следствие закончено – забудьте, – позволил он себе пошутить.
– Не все так просто, – устало сказал Курагин. – И вы это знаете не хуже меня, раз вы здесь.
– Разумеется, я что-то знаю. И еще кто-то о чем-то догадывается. А кто-то вообще нафантазировал с три короба – какая разница, Борис Дмитриевич?! Все нити у вас в руках – отчетливые, реальные нити. Сплетаете их в одну четкую линию, скрепляете ее своей печатью, и кто сможет к вам придраться? Да ни один человек! Подонки без роду без племени открыли охоту на улицах города – вы их остановили. Все логично. Вы настолько не рискуете, что со стороны может показаться не совсем понятным, за что я плачу такие деньги. Но я вам говорил, что я идеалист, и мне хочется, чтобы ваша дочь была здорова.
– Прекратите упоминать мою дочь! – вспылил Курагин. – Вы не понимаете, о чем говорите! Не разыгрывайте этот дурацкий спектакль! Вы даете мне взятку, чтобы спасти свою шкуру, любезный!
– Какая разница, за что я даю вам деньги? – спокойно возразил Талалаев. – Главное, они вам сейчас жизненно необходимы. И, на мой взгляд, вы совершите большую и непоправимую ошибку, если откажетесь от этого шанса.
Курагин опять посмотрел на часы – если он задержится еще хотя бы на десять минут, жена начнет нервничать. Да и что изменится, если он поломается лишних десять минут? Если не врать себе, то придется признать, что в душе он уже все решил.
Курагин взял в руки пакет и заглянул в него. Пакет был полон денег – аккуратные пачки долларов, завернутые в полиэтилен и перехваченные скотчем. Он свернул пакет и решительно сказал:
– Я закрою дело. Но предупреждаю – есть один человек, который будет продолжать искать. Остановить его я не могу.
– Мы в курсе, – спокойно отозвался Талалаев. – Это не должно вас волновать. Мы сами решим побочные вопросы. Вас мы больше никогда не потревожим. Конечно, если вы будете соблюдать условия нашего соглашения. Должен предупредить, что наш разговор записывался через передатчик, Борис Дмитриевич. Может быть, для вас это и не смертельно, но все равно неприятно, согласитесь!
– Соглашусь, – почти равнодушно произнес Курагин, открывая дверцу и выходя из машины. – Попутного вам ветра!
Глава 8
Григория Лажечникова Гуров нашел в общей палате кардиологического отделения. Это был сухощавый жилистый человек лет сорока, с глубокими морщинами вокруг рта и золотым зубом на верхней челюсти. В больничной пижаме он выглядел исхудавшим и измотанным, а лицо его покрывала нездоровая бледность. Однако врач предупредил Гурова, что в настоящий момент никаких опасений за здоровье Лажечникова нет, по всей видимости, у него был просто нервный срыв, который, к счастью, миновал. Собственно, Гуров и не собирался как-то особенно тревожить свидетеля. Просто ему еще раз хотелось услышать, что произошло семнадцатого декабря между Лажечниковым и Будилиным. Он боялся, что при первом допросе водитель мог утаить некоторые детали. В тот раз он показался Гурову не слишком искренним. Гуров полагал, что и в больницу свидетель лег, чтобы его оставили в покое.
Лажечников лежал на койке и читал журнал «За рулем». Кроме него, в палате находилось еще трое – толстяк с нездоровым румянцем на жирных щеках, равнодушный, как мумия, старик и беспрестанно что-то жующий гражданин в очках, перемотанных скотчем. При появлении Гурова все они, кроме старика, оживились, рассчитывая услышать от гостя что-нибудь интересное о жизни за стенами больницы. Похоже, родные не баловали их визитами. Лажечников же, узнав Гурова, заметно испугался и словно спрятался в панцирь. Гуров понял, что при людях разговора не получится, и предложил Лажечникову выйти в коридор.
– Я же все уже рассказал, – с досадой произнес Лажечников, когда они уединились на уютном диванчике под больничной пальмой. – Что вы еще от меня хотите?
– У нас работа такая, Григорий Данилович, – добродушно объяснил Гуров. – Одно и то же по десять раз пережевываем. Глядишь, и обнаружим в этой жвачке зерно истины. Так что давайте-ка еще раз восстановим все обстоятельства того злосчастного дня.
– День был говно полное! – с чувством сказал водитель. – У меня с того дня со здоровьем сплошная фигня началась. Сердце щемит, руки дрожат… – В голосе его появились жалобные нотки. – Мне теперь не то что баранку – рюмку нельзя доверить…
– Ну, не преувеличивайте! – попробовал приободрить его Гуров. – Врачи говорят, что вы идете на поправку. Все будет отлично, вот увидите! Однако давайте к делу. Так что там было семнадцатого числа?
– Да все то же и было, – равнодушно буркнул Лажечников. – Мой начальник, Тимошук то есть, с утра поехал к режиссеру Стоковскому, который в том доме живет. Они к Новому году какое-то шоу варганят, проект какой-то на миллион. Вот и мотаются с утра до вечера… Ну и, короче, шеф пошел в дом, а я в кабине кемарил. Потом вдруг стрельба! Я обалдел, понять ничего не могу…
– А вы не видели, из-за чего началась стрельба? – перебил его Гуров. – И кто ее начал?
– Ну откуда? Я же объясняю – прикорнул я. Глаза продрал, а тут суета, мордовороты какие-то
