через стекло в конце коридора были видны полицейские. Я замахал руками, чтобы привлечь их внимание, но в этот момент раскрылась дверь лифта, и на площадке появились два подтянутых джентельмена в штатском. Было ясно, что они идут к тому же пациенту, что и я.
— Хотелось бы узнать, кто вы такой? — обратился один из них ко мне, не представившись.
— А вы кто такие?
Один дал мне визитку и переписал мои данные. Это был старший следователь антитеррористического управления Скотланд-Ярда, как выяснилось впоследствии, одна из наиболее светлых личностей в этой сфере. Полисмены попросили отменить на сутки все визиты друзей и родственников, чтобы дать им время получить Сашины показания. Я стал звонить Марине, но ее телефон был выключен. Больше делать было нечего, и я отправился в ближайший бар.
Не успел я расположиться за стойкой, как позвонил Ахмед: “Они задержали Марину!”
— Как это задержали?
— Она позвонила с больничного телефона. У нее отобрали мобильник, выгнали из Сашиной палаты, приставили полицейского и никуда не пускают. У Толика мобильник тоже молчит. Когда его уводили, сказали, что повезут к Марине, но его там нет. Я на пути к вам.
Мы поспели к дверям отделения одновременно. Вход преградил полицейский.
— Мы хотим видеть г-жу Литвиненко.
— Она занята.
— Она что, взята под стражу?
— Нет, она занята.
Менты и в Африке менты, подумал я. Есть только один способ на них воздействовать.
— Если через пять минут ее здесь не будет, то я сообщаю прессе, что госпожа Литвиненко и ее двенадцатилетний сын задержаны полицией.
— Подождите, я доложу начальству, — сказал полисмен.
Через минуту в дверях появился мой знакомый из антитеррористического управления. Он явно был здесь самый главный.
— Прошу извинения, — сказал он миролюбиво. — Ребята перестарались. Это районная полиция, и они не знают, что происходит. У них приказ взять под охрану свидетелей.
— Зачем задержали ребенка?
— Он был в полицейском участке, а сейчас его уже везут обратно к г-ну Закаеву. Я еще раз извиняюсь.
Через минуту привели Марину.
— Спасибо, мальчики, за освобождение. Вот, вернули телефон.
Она была сильно бледна, но старалась улыбаться. Было уже за полночь. Ахмед повез ее домой.
УТРОМ В СУББОТУ 18 ноября я подобрал профессора Генри у его дома, и мы поехали в клинику.
— Таллий, — объяснял он по дороге, — вещество без цвета, вкуса и запаха. Летальная доза — один грамм. В первые десять дней все выглядит, как пищевое отравление. Волосы начинают выпадать примерно через две недели, что дает злоумышленнику время скрыться. Очень удобный яд.
В больнице он продолжил читать лекцию о таллии молодым докторам:
— Тело пытается избавиться от яда, выбрасывая его в кишечник, но он очень быстро всасывается снова. Антидот работает, связывая таллий, пока тот находится в кишечнике.
Саше давали антидот под названием “Прусская синева”. Огромные синие таблетки было очень больно глотать, учитывая плачевное состояние горла и пищевода, ведь он по-прежнему не мог ни есть, ни пить. Но он был стоикий боец, и командирский вид профессора Генри его явно ободрил.
— Уверен, что вы меня из этого вытянете, профессор.
— Я вижу, вы справляетесь неплохо, — обнадежил его Генри. — Разрешите пожать вам руку. У-у, да у вас полно сил!
— Если бы не эти трубки, я смог бы отжиматься, — гордо сказал Саша.
Когда мы вышли из палаты, Генри выглядел озадаченным.
— Очень странный случай. Его лечат от таллия, но при отравлении таллием должна быть мышечная слабость, а у него железное рукопожатие.
Я показал ему токсикологический анализ из Барнет-госпиталя.
— Ну вот, смотрите! — заволновался профессор. — Тут написано: “уровень таллия в три раза выше нормы”. В три раза это слишком мало, чтобы вызвать такие симптомы. Непохоже на таллий, хотя небольшую дозу таллия, он, вероятно, получил.
ВОСКРЕСНЫЕ ГАЗЕТЫ ПЕСТРЕЛИ заголовками: “Русский шпион отравлен в Лондоне. Антитеррористический отдел Скотланд-Ярда ведет расследование”.
— Саша не шпион, — сказала Марина. — Он никогда не был шпионом. Почему они его так называют?
— Это последнее, о чем мы должны беспокоиться, — сказал я.
Мы сидели внизу в больничном кафетерии. Сашу только что перевели в реанимацию, На всякий случай, объяснили врачи. Его шансы выздороветь теперь оценивались пятьдесят на пятьдесят.
Марина была в темных очках. На улице стояла толпа журналистов, но внутрь их не пускали. Госпиталь усилил меры безопасности, в вестибюле дежурило с десяток охранников, котрые спашивали каждого посетителя, к кому он идет. Если выявляли журналиста, вежливо выпроваживали, советуя звонить в пресс-службу больницы.
После того как поздно вечером в субботу в киосках появился первый выпуск “Санди Таймс” со статьей Леппарда, пресса преследовала Марину, и ей приходилось проникать в госпиталь с черного хода. Скотланд-Ярд приставил к ней двух здоровенных полицейских в штатском, Джея и Колина, которые не отходили ни на шаг. Журналисты разыскали адрес в Мосвелл-хилле, но перед домом тоже был выставлен полицейский кордон.
Марина не хотела говорить с прессой. “Вы же меня знаете, — сказала она нам с Ахмедом. — Это ваши игры. Я не хочу в них участвовать, пока есть возможность”.
Честно сказать, характер Марины в те дни по-настоящему лишь начинал проявляться; ведь раньше у меня не было шанса его разглядеть. После Турции я всегда встречался с ней в Сашиной компании, а наши темы ее мало занимали. Впоследствии я часто вспоминал тот разговор в кафетерии. В конце концов ей пришлось общаться с сотнями журналистов в десятках стран, выступать в прямом эфире по ТВ, ее узнавали на улицах, она стала ньюсмэйкером первой величины и справлялась с этим с достоинством и грацией, но никогда не получала от этого удовольствия — это был ее долг перед Сашей. Она напоминала жену переселенца из американского вестерна, которая отложила в сторону стирку и взяла ружье погибшего мужчины, когда пришлось защищать дом.
Но пока Саша лежал в палате, она еле справлялась с обрушившейся на нее катастрофой: поддерживала установленный порядок в доме, следила за тем, чтобы Толик делал уроки, готовила. Она не показывала своих чувств, и только покрасневшие глаза выдавали ее внутреннее напряжение. Мы виделись по нескольку раз в день, и она ни разу не проявила признаков отчаяния или слабости.
Позже она объяснила мне, как ей удалось пережить эти дни.
— Я убеждала себя, что он не умрет, и сама в это поверила. И верила до самого конца. Ведь он приучил меня к тому, что выбирается из любых ситуаций. Если бы я допустила хоть малейшую возможность, что это конец, я бы сломалась. Но я все время твердила себе, что это всего лишь очередной кризис, третий по счету в нашей семейной жизни. Первый — это когда его посадили в тюрьму, второй — когда мы убегали в Турции. В третий раз у меня уже были навыки, наработанные в первые два. Когда тебя уносит река, нужно плыть вместе с потоком и верить, что все обойдется. И стараться держать голову над водой.
Но где-то в подсознании росло чувство надвигающейся катастрофы. В те дни ей в первый раз приснился сон, который потом возвращался несколько раз уже после Сашиной смерти.
Ей снилось, что они в Москве и Сашу только что выпустили из тюрьмы; он крепко спит в их постели. Она тихонько выскальзывает из квартиры и идет в лес перед их домом. Там она разжигает небольшой
