Бессмертие. Как его достичь и как избежать

С такой, прямо скажем, несвойственной для пробуждения и по форме, и по содержанию мыслью я и проснулся. Хотя каждый раз, когда я вспоминаю этот момент, реальность начинает как бы двоиться. И я снова и снова задаю себе вопрос: действительно ли я проснулся, а не остался валяться в дождевой луже обугленным, окоченевшим трупом?

<...>[15]

Я очнулся от невыносимого холода и боли. Болело все тело, особенно голова. Я лежал в грязи возле дома, свернувшись калачиком. Или уместнее сказать — в позе эмбриона?..

Было раннее утро. Гроза началась часов в восемь вечера — выходит, я провел здесь около десяти часов! Шатаясь, я добрел до дома, отогрелся в горячей ванне, затем приготовил себе тосты и крепкий кофе, позавтракал.

Головная боль ушла, но ничто не спешило занять ее место. Я продолжал сидеть в кресле — с пустой чашкой в руке, в состоянии внутренней пустоты, без мыслей, без желаний.

Вдруг словно что-то взорвалось — то ли внутри моей головы, то ли вокруг меня, — перемешав все в моем восприятии. Несколько мгновений (или несколько миллиардов лет?) я не мог понять, где я, где мир, где внутреннее, где внешнее.

Невообразимо огромные пространства, наполненные звездами, галактиками и метагалактиками, оказались сжаты в точку, имя которой было «я». И еще бесчисленное множество таких же «я» существовало в той же точке и в то же мгновение. Мир вывернулся наизнанку но изнанкой мира оказалось мое восприятие. И осколки моего взорвавшегося ума с нестерпимым ревом мчались из бесконечности, огненными протуберанцами сворачивая пространство и время внутрь центра этой сумасшедшей пляски великого Хаоса.

Свершилось!

Вылетевшая мгновение назад из моей руки кофейная чашка ударилась о стену и разлетелась в мелкие осколки. И с этим звуком все разом кончилось.

Иной мир, иной я. Та же игра и те же участники. Иные правила.

И воспоминания — яркие, полные жизни, полные боли и радости... Хотя боли в них оказалось значительно больше. Бесконечные и безначальные нити воспоминаний, сплетающиеся в клубок мира, где прошлое и будущее одинаково близки и реальны. Где все реально.

Взгляд скользил по предметам в комнате, пока не остановился на письменном столе. Точнее, на каком-то предмете на его поверхности. Что это? А-а-а, старый, потрепанный дневник моего отца! Я поймал себя на ощущении, идущем изнутри, из района солнечного сплетения. Меня притягивало к этому предмету.

Я взял дневник и, прижав к груди, начал расхаживать по дому Признаться, за все эти годы я перевел из него всего несколько абзацев. В них не было ничего интересного — просто описание каких-то медицинских опытов и философские рассуждения. Теперь я понимал, насколько важно для меня то, что заключает в себе эта пухлая тетрадь.

Бродя по дому, я дошел до библиотеки — и внезапно остановился как вкопанный. Мой взгляд уперся в книжный стеллаж, в полки со словарями. Да! Вот что я искал — внушительный кирпич оксфордского русско-английского словаря, а рядом пособие по русской грамматике.

Я воспользуюсь благоприятным периодом краткого затишья в своей жизни. Я уверен, что у меня есть ровно столько времени, сколько потребуется для перевода и понимания этого бесценного документа.

Нет, я не собирался тратить время на то, чтобы отдать таким образом сомнительный долг памяти моего отца. Я ему ничего не должен. Как и он мне. Так легли карты — это был наш общий выбор. Просто теперь мне нужна была точная информация по ряду важных для меня вопросов.

Все это может показаться странным. Но ведь и вся жизнь состоит из событий и поступков в высшей степени странных. И только сочетание, взаимопереплетение и корреляция различных нитей жизни являет нам великолепие узора ткани бытия. Такова эта книга, такова моя жизнь — не все явно сразу — точнее, все неявно. Если что-то кажется понятным отдельно от остального, то наверняка понято оно неверно. Это книга о жизни, смерти и бессмертии, о страшном заговоре против Человека, тянущемся через тысячелетия, о мужестве и величии Человека, о его будущем, определяющем его прошлое, и о настоящем, определяющем пространство для прошлого и будущего. Пусть она сыграет в вашей жизни роль, схожую с той, какую в моей сыграл дневник отца.

Два месяца я занимался переводом. Несколько дней пытался осмыслить прочитанное, перепроверял правильность трактовки самых невероятных фрагментов. Еще месяц я старался свести концы с концами: сутками рылся в библиотеке, сверял найденное с данными из Интернета, сотнями мегабайт перекачивал тексты из библиотеки Конгресса и из других доступных онлайновых библиотек, связывался по электронной почте с десятками людей в разных концах земного шара...

Я ощущал себя отшельником, выпавшим из суеты жизни и внезапно увидевшим всю механику приводящую в движение этот аттракцион. То как религиозный фанатик, внезапно обнаруживший, что божество, которое ему является, — это бог из машины[16], то как древний философ, впервые ощутивший всю полноту бытия, я заново открывал для себя мир, сверяя получаемую информацию со своими воспоминаниями и отбрасывая при этом логику и здравый смысл, постоянно мешающие поверить тому, что раскрывалось мне с каждым днем и часом. Я все больше убеждался в реальности возникающей картины, наблюдая, как она освобождается от логической шелухи и предрассудков.

Полный шкаф скелетов

Скажу откровенно: мне было нелегко понять и принять тот факт, что мой отец появился на свет в результате странного медицинского эксперимента каких-то сумасшедших ученых-сектантов.

То есть поначалу я решил, что речь идет об эксперименте кучки Франкенштейнов[17] из НКВД. Но как я и чувствовал (что впоследствии подтвердило расследование), современная наука — всего лишь служанка магии, а вся история человечества — это история борьбы между двумя древними магическими кланами в присутствии и по правилам некоей Третьей Силы. Это история чудовищного, изначального обмана.

Сказанное — только часть правды. В этой главе я не в состоянии выразиться яснее. Мне достает здравого смысла не оглашать сведенья, которые без определенной подготовки стали бы серьезной угрозой психическому здоровью читателя. Да, жалкая участь суждена человеку лишенному памяти — он подобен мертвецу; но если вспомнить сразу все, это может обернуться шоком, равносильным смерти. Я этот шок сумел пережить. Надеюсь, сумеете и вы. По крайней мере, я постараюсь помочь вам. Поверьте, передо мной стоит весьма сложная задача: передать вам ту правду что стала известна мне, и при этом свести к минимуму реальную угрозу очередного тотального уничтожения человечества.

Первое моральное потрясение при чтении дневника я испытал не от факта искусственного оплодотворения моей бабушки — этим сейчас никого не удивишь. Шокировало меня то, что молодая замужняя аспирантка ленинградского медицинского института[18] позволила оплодотворить себя семенной жидкостью давно умершего человека. Причем глубокого старика: мой отец называет его в своем дневнике с заметным оттенком уважения — «Старец»! Старцу было 76 лет, когда он стал донором спермы, а его сын родился через 12 лет после его кончины — в 19** г.

Старец был в любимцах у Советской власти, хотя идеи, которые он открыто проповедовал, плохо сочетались с коммунистической идеологией. Впрочем, с общечеловеческой моралью они тоже не согласовывались.

Почему через столько лет отец был вынужден скрывать свое происхождение и даже в дневнике боялся написать имя своего биологического отца? С политикой Старец связан не был, обладая в то же время весьма высокой репутацией и в Советской России, и в мире в целом. После смерти он стал чуть ли не хрестоматийным образцом ученого, жертвовавшего всем ради науки.

У отца были брат и сестра, рожденные вполне нормальным, естественным способом, без применения искусственного осеменения. Так что скорее всего не бесплодие родителя было причиной содеянного.