Охота на ведьму

располневшем животе.

— Сыночек… — повторила она и улыбнулась, прижала ладонь к стеклу с другой стороны и, чертя пальцем по дрожащей глади, стала осторожно, букву за буквой выводить что-то. Илан не знал, что она пишет, мальчик ещё не умел читать, лишь водил пальчиком по рябой поверхности зеркала, повторяя очертания то ли букв, то ли рун. Отчего-то он был уверен — мама пишет ему те самые слова, которые говорила всегда перед сном: «Люблю тебя, радость моя».

И с каждым новым завитком, выводимым на стекле, с каждым новым изгибом, ткань реальности истончалась, и Илану казалось, что он уже чувствует тепло маминой руки. А потом весь мир закружился перед глазами, и что-то неведомое выдернуло мальчишку из сладкого самообмана, оторвало от желейного стекла, утянуло по скользкому гранитному полу обратно к столу.

Торой почувствовал катастрофу слишком поздно — уже вершилось какое-то странное, древнее волшебство, и он не знал, как ему воспрепятствовать. Илан, вместо того чтобы разбить зеркало, принялся водить пальцем по водянистой поверхности, выписывая неизвестные руны. Краем глаза маг увидел, как напряглась на своём месте Итель, всем телом подавшись туда, вперёд, наблюдая, а точнее заставляя мальчика писать то, что следовало. А с каким недоумением оглянулись на колдовское стекло её опешившие спутники!

«Ах, Фиалка, ах, лгунья. Да твои сподвижники и не ведают ни о чём», — промелькнуло в голове у волшебника. А потом сработала интуиция. Торой ещё не успел толком осознать, что делает, а уже захлестнул мальчика гибкой петлёй Силы и рванул на себя. Алех, поняв намерение мага, бросился с места и стремительным прыжком (на который способен только эльф) перемахнул через огромный стол, приземлившись с другой стороны. Один из близнецов-чернокнижников упал со стула, отброшенный ведьмаком прочь. Юноша ещё не успел приложиться локтями о каменные плиты и болезненно вскрикнуть, а Алех уже поймал Илана, смягчая невероятной мощи рывок.

Мальчишка врезался в эльфа, сбил его с ног, и оба кубарем покатились под стол. Остроухий спаситель ударился затылком о холодный пол и, ослеплённый неожиданно сильной болью, выпал из реальности. Однако перед тем как кануть в темноту, порадовался, что сумел удержать Илана. Торой с такой силой дёрнул паренька от Зеркала, что, если бы не молниеносная реакция Алеха, мальчишку незатейливо расплющило бы о противоположную стену Залы собраний.

Маг (который в отличие от эльфа не был столь стремительным) только-только вскочил с места, костеря себя на чём свет стоит. Торой ошибочно решил, будто неведомая сила Зеркала не отдаст паренька без боя. Отдала. Хорошо хоть эльф со свойственной его племени стремительностью не допустил трагедии. А потом все мысли вымелись прочь — Итель кошкой рванула к зеркалу, а следом за ней, быстрая, словно куница, метнулась и Люция.

Растерянные спутники фиалковой ведьмы едва успели приподняться с мест, на которых сидели, а Итель уже стояла у зеркала, припав дрожащими ладонями к трепещущей волнами стеклянной глади.

— РОГОН!

Её Призыв был оглушителен и силён.

Торой, словно сражённый невидимой стрелой, резко осел на пол, зажимая руками уши. Голова едва не взорвалась от страшной боли. Маг и раньше знал, что истинный Зов ведьмы может убить, но и подумать не мог, будто слова эти окажутся настолько правдивы. Призыв Ители, прогремевший, словно набат, швырнул волшебника на пол, повалил с ног привставших со своих мест чернокнижников. Пожалуй, из всех присутствующих не повредил этот громоподобный Глас только Элуксу, Люции да Эрнин.

Подняв отяжелевшую голову, Торой с ужасом воззрился на Фиалку и увидел, как в зеркале, к которому она приникла, возникла смутная фигура неизвестного пришлеца. А потом рябь исчезла, и стекло показало… Рогона. Он стоял, подавшись вперёд на фоне обступившей его со всех сторон тьмы. И смотрел на Фиалку.

Итель тянула руки к мужу, но никак не могла дотронуться до него — пальцы вязли в неосязаемой пустоте, не находили, не нащупывали того, кого искали.

— Любимый мой… — срывающимся голосом шептала красавица-ведьма. — Любимый мой, я пришла освободить тебя, вернуть тебя. Протяни мне руку.

И Торой с ужасом увидел, как ладонь Рогона медленно поднялась и нерешительно замерла в какой-то пяди от ладони Ители…

Из вязких объятий Вечности, из могильного холода он вышел к ней, верный Зову и памяти. Он смотрел только на неё, глаза в глаза. И сколько муки было в этом молчаливом взоре! Из мира мёртвых смотреть в мир живых и видеть то, что давно забыл. Из пучин Тьмы и Безвременья на мгновенье заглянуть туда, где есть жизнь и любовь, тепло солнечного света и запах напитанной дождём земли? Он смотрел на свою Фиалку, и его глаза любили.

— Родной мой! — Итель скребла руками по податливому, словно мокрая ткань, стеклу. — Я знаю, знаю, как тебя вернуть. Взгляни на них, они самые сильные, их Силы будет довольно. А он, он такой же как ты… Вы так похожи. Только не исчезай…

Её шёпот, невнятный и безумный, эхом отдавался в уголках залы.

Торой застонал — даже этот тихий шелест женского голоса причинял настрадавшимся от Призыва ушам нестерпимую боль. Но через долю мгновения пришло понимание сказанных ведьмой слов. И тут уж стало не до боли. Маг проклинал себя за недогадливость и беспомощность.

Вовсе не равновесие было нужно Фиалке и не равенство между колдунами и магами, совсем не этого она добивалась столько лет, не к этому шла. Она хотела вернуть Рогона, ждала, когда появится на свет тот, в чьё тело можно будет перетянуть душу мужа из Мира Скорби. И тело это должно быть молодым и сильным, чтобы Рогон в новой оболочке не чувствовал себя ни ущербным, ни беспомощным. А Торой ведь не уступает мужу Фиалки в Силе, он молод, крепок и сможет вместить в себя новую сущность. А эти колдуны и некроманты? Они были нужны красавице-ведьме вовсе не как спутники или помощники, а как жертвенные. Их Сила, Сила некромантов и чернокнижников, умело почерпнутая Ителью, прорвёт тонкую ткань реальности, позволит освободить Рогона. И снова Торой застонал, но на этот раз не от боли.

Ах, какой дурак! Гиа хотел вернуть умершую жену, но не сумел, поскольку не был волшебником. Тогда он спрятал Зеркало. Может, просто ждал удобного для обряда случая, а может, не захотел идти к поставленной цели такими средствами. А вот Итель средства как раз не смущают.

А Торой? Какой же непроходимый глупец! Он взвешивал и примерял этот мир на себя, мужчину. Но Фиалка-то была женщиной, причём влюблённой женщиной, которая ради своей безумной страсти пойдёт на всё — на убийство, предательство, подлость. Она подготовила этот мир к возвращению Рогона — убила и низложила магов, чтобы те не могли препятствовать её мужу своими интригами. Итель вернёт Рогона, а возможно даже сделает его бессмертным. Иначе, зачем столько жертвенных?

Колдунья подготовила мир для своего воскресшего чувства. А Рогон, конечно, и думать не думал в своё время, что неизвестная ведьма, завладевшая зеркалом, окажется его собственной женой. Да, он, конечно, не знал, что Фиалка на самом деле бессмертная лефийка. И уж тем более он не предполагал, что от одиночества и тоски по нему она сойдёт с ума.

Торой мутнеющим взором обвёл Залу — на полу корчились, зажимая руками кровоточащие уши чернокнижники, Алех лежал, запрокинув голову, под столом — бледный и неподвижный. Илан съежился рядом — то ли без сознания, то ли оглушённый Зовом. И только Элукс, которому были чужды все эти волшебные экивоки, безостановочно рисовал в своём альбоме. Для него всё происходящее было лишь представлением. Эрнин замерла, скованная ужасом.

И тут волшебник вспомнил и понял слова Тьянки, обращавшейся к нему из далёкого далека: «Есть тайные двери, которые открыть не всякому по силам». А ещё её напутствие: «Девчонку свою блюди! Любовь, она ведь не только на дары щедра, но и на откуп».

Девчонку.

Люция!

Он вскочил на ноги, словно ужаленный. Всё стало неважным, вторичным. И мальчик, и Алех, и некроманты, и даже Итель со своей неистовой любовью. Люция!

Колдунка неподвижно стояла возле наставницы, тогда как Фиалка судорожно обнимала зеркальное