конюшни, из каждого студёного дуновения ветра. Чувствовали и нервничали, как могут нервничать перед магией только бессловесные уязвимые твари.
Ведьма поцокала языком, потрепала лошадей по мордам и обругала себя за то, что не догадалась взять на конюшню даже половинки лепёшки. Было бы, чем угостить коняшек, угостить, успокоить и подольститься. Ладно, она ещё всенепременно одарит лошадей угощением.
Некоторое время Люция провозилась, седлая и взнуздывая лошадок, поправляя попоны, затягивая подпругу. Колдунья боялась, как бы кони снова не погрузились в колдовской сон, но те, похоже, делать этого не собирались. Они с удовольствием обнюхивались, нетерпеливо топтались на месте и, кажется, были рады пуститься в путь и согреться.
Девушка ворвалась в «Сытую кошку» спустя четверть часа, дрожа от холода. Внутри оказалось ненамного теплее. Впрочем, ветер не дул, и то ладно. Ведьма подышала на застывшие ладони и посмотрела на волшебника. Он был бледен, едва ли не сер, под глазами залегли фиолетовые тени. Колдунья испуганно принялась тормошить мага, поскуливая от отчаяния. Однако тот очнулся на удивление быстро. Открыл подёрнутые мукой глаза и спросил хрипло:
— Ну, как?
— Получилось, — отряхивая с себя снег, ответила Люция, — разбудила. А ты сможешь ехать верхом?
Она с сомнением посмотрела на спутника. Он с трудом разлепил губы и ответил едва слышно, но всё- таки уверенно:
— Смогу. Ты бы носки поменяла. Промокла, небось, в своих башмачках…
Девушка с удивлением посмотрела на едва дышащего мужчину. Странно… Вот ведь странно… Она никак не предполагала в Торое такой трепетной заботы. Колдунья ещё некоторое время провозилась, меняя носки, потом наскоро перекусила (волшебник на её предложение поесть только вяло отмахнулся) и, наконец, бодро поднялась на ноги.
Когда две настойчивых руки подхватили мага под мышки, он разлепил веки и потащился туда, куда его настоятельно увлекали. Торой был кроток, словно ягнёнок, и исполнен всяческого смирения. Кажется, совершенно того не осознавая, он привычным движением сгрёб со скамьи спящего Илана, вышел с ним на улицу и, пошатываясь, побрёл туда, куда его, словно покорного вола, направляла ведьма.
Люция смотрела, как волшебник, шатаясь, будто пьяный, несёт ребёнка и упрямо молчит. Она видела, что он пытается придти в себя и упрямо борется со слабостью. Видела ведьма и то, что в этой борьбе Торой явно проигрывает. Девушка осторожно подвела чародея к лошадям, которые, засыпанные снегом, дожидались путников во дворе. Волшебник остановился возле пегого жеребца и замер. Люция осторожно тронула его за плечо, мол, забирайся в седло… Тут маг повернулся к ней и, глядя перед собой невидящими глазами, сказал помертвелым, лишённым интонаций голосом:
— Садись ты первая. Я подам мальчишку.
Колдунья уже собралась следовать приказу, как Торой удержал её — с неожиданной силой схватил за запястье и едва слышно произнёс:
— Погоди…
Люция с удивлением наблюдала за тем, как волшебник бухнулся на колени в сугроб, уложил рядом Илана и принялся рыться в узелке. Судя по всему, маг уже ничего не соображал. Девушка хотела было отобрать узелок и со всей строгостью потребовать, чтобы маг забирался на лошадь, но тут Торой неожиданно извлёк на свет просторную шерстяную тунику. Шатаясь, подошёл к рыжей кобылке, набросил тунику на холодное кожаное седло и сказал, повернувшись к Люции:
— Теперь садись.
Ведьма залилась краской. И впрямь, как бы она сейчас села в ледяное кожаное седло? Юбка, это тебе не штаны — под себя подоткнёшь, ноги будут голые, по конскому крупу расправишь… ещё хуже.
Красная, как свёкла, колдунья кое-как взгромоздилась в седло и немного поёрзала, поправляя шерстяную подстилку. Торой несколькими движениями расправил её юбки так, чтобы девушка не сверкала голыми лодыжками, а после этого поднял со снега спящего розовощёкого Илана и кое-как передал ребёнка ведьме. Он вообще обращался со спящим мальчишкой, словно с тюком гороха. Собственно, Люция не обратила на это внимания, она раздумывала о странном поведении мага, его неожиданной заботе и внимательности. Этот его поцелуй… Теперь вот ухаживания…
Девушка рассеянно следила за тем, как Торой вскарабкивается на смирного пегого конька. Да, да, именно вскарабкивается. С третьей попытки попав ногой в стремя, волшебник потратил остаток сил на то, чтобы забросить себя в седло. Жеребец вытерпел все эти ёрзанья на своей спине и покорно двинулся туда, куда направил его всадник — к воротам.
Люция так и не догадалась о том, что Торой изо всех оставшихся сил борется с обмороком. Маг действовал, скорее по наитию, нежели осмысленно. И, разумеется, он не видел, как они выехали из Мирара. Он вообще ничего не видел. Все силы уходили на то, чтобы удержаться в седле. Ведьма ехала рядом, держа перед собой ребёнка. Она давно поняла, что от её спутника в ближайшие часы не будет никакого толку, поэтому подхватила уздцы пегого, и теперь обе лошади шли рядом.
Люция же из-за этого, нет-нет, а случайно задевала ногой стремя Тороя. Сей факт, отчего-то повергал девушку в смущение, близкое к панике. И только магу было совершенно всё равно — касается его ноги прекрасная нимфа или вздорная деревенская ведьма с красными от мороза носом и щеками.
Дорога, ведущая прочь из Мирара, насколько хватало глаз, оказалась засыпана снегом, как и окрестные леса. Недобрые предрассветные сумерки по-прежнему висели над флуаронскими землями. Зябкие потёмки расплескались по белым снегам, запутались в кронах деревьев, обступили городские стены и просочились в каждый дом, принося с собой холод и безмолвие. Солнце не поднималось над горизонтом, а по сугробам скользили знобкие синие тени, какие бывают только на рассвете. И рассвет плыл над королевством Флуаронис. Плыл, но никак не мог превратиться в день. Ведьме было страшно.
И всё-таки, несмотря на испуг, Люция уверенно правила к лесу. Она боялась выходить на открытую дорогу, поскольку чувствовала себя там куда уязвимей, чем в лесной чаще. Дорога проглядывалась далеко вперёд и всякий, бредущий по ней, был очень заметен, а в лесу… В лесу колдунье затеряться проще простого, она поведёт лошадей окраинами чащобы, чтобы вечером, при первой возможности, выйти к какой-нибудь деревне и там заночевать. Правда, бросая короткие взгляды на Тороя, ведьма подозревала, что остановку на ночлег придётся делать раньше. Вон как волшебник качается в седле — словно смертельно раненый.
Тем временем обледенелые стены Мирара, его замёрзшие на ветру флюгера, шпили, башни и крыши, покрытые снегом — остались далеко позади. Мёртвый, заметённый сугробами город, медленно таял за спинами путников, отступая в сиреневый сумрак. Ветер со свистом гнал к столице новые снежные тучи, нёс колючую позёмку и завывал тоскливо, словно оплакивая оставшихся в городе и спящих беспробудным сном людей. Люция боялась оборачиваться. От этого ей становилось не по себе. Правильно говаривала бабка, вразумляя воспитанницу: «Чтобы испугаться — три раза обернись через плечо». Это было правдой — только начни испуганно бросать взгляды за спину и сама на себя нагонишь такого страху, что всем ведьмакам и ведьмам не по силам.
И вот, памятуя давнее наставление, колдунка предпочла погрузиться в мысли о плачевном состоянии Тороя. Тема эта тоже была невесёлая, но заставить себя думать о чём-то другом или, тем паче, снова затравленно озираться по сторонам, колдунья просто не могла. Тут ведьме, совершенно не к месту, вспомнился поцелуй на заснеженной улице…
Нет, она, конечно, прекрасно понимала, для чего Торой её поцеловал. Это была обычная уловка, при помощи которой он вернул её сознанию способность мыслить. Эту уловку можно было сравнить со своего рода пощёчиной, но пощёчиной, которая отрезвляет не тело, а рассудок. И было бы ложью — сказать, что эта «пощёчина» пришлась молоденькой ведьме не по вкусу. При одном воспоминании о поцелуе Люция против воли заливалась жгучей краской. Никто и никогда раньше её не целовал. Будь у колдуньи какой- нибудь ухажёр, с которым ей довелось миловаться, то поцелуй Тороя навряд ли так сильно запал бы ей в душу и тогда навряд ли вообще отрезвил, но…
Додумать свою мысль ведьме не довелось. Дело в том, что в этот самый момент её спутник, коему были неведомы сердечные терзания девушки, повалился на шею пегого коня. Колдунья испуганно вскинулась и поняла — её волшебник, по всей видимости, умирает, тогда как она зачарованно вспоминает
