Все-таки она. Чертова Плешка…
Голос Ады, тоже напряженно всматривающейся и вслушивающейся в ночь, прозвучал неожиданно и ликующе:
– Кравцов! Мы вышли! К самой окраине Спасовки! Смотри: сарай какой-то!
Он присмотрелся в указанном направлении. Действительно там виднелся прямоугольный контур, более темный, чем окружающая ночь. Судя по размерам – и вправду сарай или баня.
Уф-ф-ф… А он-то уже собрался поверить в Чертову Плешку… Но теперь – даже если они с Адой ушли изрядно в сторону – не заблудятся.
И они торопливо пошагали к сараю.
Примерно в то же время вызванная звонком анонимного доброхота «скорая помощь» обнаружила на пустыре неподвижно лежащего в луже крови Алекса. К удивлению врача и фельдшера, он еще дышал…
Близилась полночь – хотя большинство граждан, взглянув на циферблаты своих часов, уверились бы, что полночь давно миновала. Причиной такого повального заблуждения служит установленный много десятилетий назад Совнаркомом «декретный час» и относительно недавно введенное «летнее время». В результате полночь истинная, астрономическая, – момент, когда ушедшее за горизонт солнце находится в надире, – наступает летом в Спасовке через два с лишним часа после того, как в Москве пробьют полуночные куранты.
Сашок на часы не смотрел, он давно приучился обходиться без этого прибора. Но чувствовал: полночь приближается. И торопился закончить необходимые приготовления.
Пентагонон лежал на тщательно разровненной земле, в обширном подвале графских развалин. Именно сюда потребовал поместить его голос. Однако – отчего-то не сегодня, но лишь спустя две недели. До тех пор голос требовал укрыть пентагонон в надежном месте, где-нибудь поблизости.
Сашок, метавшийся последние сутки как обложенный загонщиками волк и трижды чудом разминувшийся с охотниками, не верил, что сможет продержаться в окрестностях Спасовки так долго. День-два, самое большее три. И при этом остается незавершенным то главное, к чему он готовился три года после побега из Саблино…
И он решил проигнорировать настойчивые инструкции. Сделать все сегодня – и тут же вплотную заняться Козырем. На недовольный бубнеж голоса попросту не обращал внимания – обнаружив, подобно Алексу, что в присутствии бронзовой штуковины это удается легко и просто.
Бери, что дают, думал Сашок мрачно. Через две недели и того не будет…
Он закончил привязывать к углам пентагонона путы, самолично сплетенные из тонких ремешков. Мешочек со свечами убрал в сторону – расставит потом, когда девчонка, потребовавшаяся голосу, уже не сможет их смахнуть или задуть. Клинки разложил загодя, в строгом порядке: слева два тонких, похожих на стилеты; затем широкий нож с искривленным лезвием. Далее на подстеленную тряпицу легло орудие с двумя лезвиями, расставленными как раз на ширине человеческих глаз. И наконец – жутковатого вида гибрид пилы и кинжала.
Клинки своими руками отковал Сашок в последние три года. И на каждый пришлось потратить по несколько месяцев – голос заставлял переделывать снова и снова. Трудно изготовить вещь, не имея ни образца, ни чертежа, – одни мелькающие в мозгу смутные образы.
Ну вот, все готово. Ложе ждет невесту. Сегодня долги голосу будут уплачены сполна. Круг замкнется – потому что все произойдет как раз под тем залом разрушенного дворца, где тринадцать лет назад Динамит рухнул, зажимая горло, рассеченное драгунской шпагой образца 1747 года. Круг замкнется – и затянется петлей вокруг глотки Иуды-Козыря. Потому что именно здесь – так решил Сашок – именно на графских руинах Козырь увидит, как умирают его жена и дети. Увидит, чтобы самому остаться жить – и на всю оставшуюся жизнь запомнить увиденное.
Лестницу, ведущую из подземелья, загромождали обломки. Час назад Сашок, тащивший пентагонон, пробрался там с огромным трудом. Поэтому покинул он подвал другим путем – легким, кошачьим движением подпрыгнул, уцепился за неровные, словно обгрызенные края зиявшей в потолке небольшой дыры, – казалось, сквозь нее может протиснуться лишь ребенок или на редкость худой взрослый. Сашок просочился легко и оказался снаружи, в узком и высоком, похожем на колодец помещении, в давние времена занятом винтовой лестницей, ведущей на второй этаж (ныне от нее уцелела единственно спиральная цепочка выемок в потемневшем кирпиче).
Здесь было не то чтобы светлее, но чуть менее темно. Но Сашку света хватило – даже в подвале он обошелся без фонаря или свечи. Налегке, прихватив лишь катану, он двинулся через развалины в сторону вагончика-сторожки.
Меч пригодится не для девчонки – для ее дружка-писателя. Сашок ничего против того лично не имел, но Козырь должен ПОТЕРЯТЬ ВСе. Сегодня ночью он потеряет друга…
Темный силуэт оказался не баней и не сараюшкой на окраине Спасовки, как понадеялись Кравцов с Адой.
Перед ними стоял строительный вагончик-бытовка, но лишь отдаленно напоминавший тот, что служил пристанищем для сторожей «Графской Славянки». Этот был значительно меньше и опирался не на временный фундамент из обломков свай, – на резиновые литые колеса. Иные постройки поблизости отсутствовали.
Из окон бытовки ни лучика света не сочилось. И не доносилось ни звука. Звуки ночи так и не вернулись, но теперь это производило чуть менее тягостное впечатление.
– Здесь никого нет, – прошептала Аделина полувопросительно, полуутвердительно. Тихо прошептала, словно опасалась нарушить давящую тишину.
Кравцов пожал плечами. Все может быть… Обитатели крепко спят? Или здесь не ночуют, запирая на ночь инструменты? Или вагончик давно заброшен и ржавеет тут не первый год? Хотя тогда едва ли уцелели бы стекла в окнах…
Под ногами смутно белело нечто. Кравцов нагнулся, поднял – газета, по счастью сухая. Он свернул ее и поджег на манер факела. Пламя показалось привыкшим к темноте глазам неестественно ярким, ослепляющим.
