Ада – совершенно равнодушная ко всем недавним находкам – повернулась к нему. В темноте не было видно, но наверняка посмотрела вопросительно. Однако так ничего и не сказала.
Кравцов пояснил охотно и радостно:
– Ничего этого на самом деле нет. НИЧЕГО. Я просто-напросто сплю. А мое подсознание выстраивает декорацию – в мельчайших деталях, вплоть до газеты «Правда» времен перестройки. Воплощает услышанную много лет назад историю о трех работягах, наткнувшихся на могилу немецкого офицера. И не поделивших что-то ценное, лежавшее в гробу. Одного рабочего нашли в траншее – убитого. Двое других бесследно исчезли. И участковый долго потом ходил по Спасовке, расспрашивая: не был ли кто знаком с человеком по фамилии Пинегин – так звали погибшего. Я тогда здесь не жил – сдавал выпускные в городе. И услышал историю позже, через месяц, обросшую фантастическими слухами. А теперь сплю. И все это вижу. Видишь, как все просто. Даже смешно…
Ему действительно было смешно. И он рассмеялся.
Аделина наконец разлепила губы.
– Значит, я – всего лишь твое сновидение? – спросила она нехорошим голосом.
Кравцов кивнул, не прекращая смеха. И тут же в его лицо хлестко впечаталась ладонь девушки. Боль отрезвила. Ситуация перестала казаться смешной. Но и признавать ее за реальность Кравцов по-прежнему отказывался. По счастью, в памяти всплыл способ, уже принесший избавление при схожих проблемах. Кравцов, долго не раздумывая, шагнул к трактору и вмазал по дверце сильнейшим нокаутирующим ударом.
О-о-о-у-у-й…
Суставы пальцев пронзила вспышка боли. На дверце осталась глубокая вмятина. Больше ничего не изменилось.
– Пойдем отсюда, – мягко сказала Ада. – Если это и сон, то не твой. Надо выбираться.
И они пошли. Напрямик, не выбирая дороги. Не рассчитывая уже куда-то выйти, – просто чтобы уйти. Но далеко уйти не получилось…
На сей раз Кравцов был уверен: это не игра взбудораженного воображения. (Хотя прекрасно понимал, что в эту ночь грош цена его сомнениям либо уверенности.) Тем более что Ада тоже услышала и почувствовала: на них надвигалось что-то живое, причем со всех сторон. Не бесплотная, воспринимаемая шестым чувством опасность, как недавно у вагончика, но нечто вполне материальное и осязаемое. Издающее звуки, сливающиеся в какую-то едва слышную какофонию, тоже доносящуюся со всех сторон. И – сомнений не оставалось – опасное. Сегодня все стало опасным…
Они остановились. Ада прижалась к Кравцову вплотную.
– Сейчас включу фонарь, – сказал он шепотом. – Надеюсь, хоть сколько-то света он даст. По крайней мере увидим, чего бояться.
Фонарь засветился – и даже ярче, чем ожидал Кравцов. И они увидели…
На земле сидели вороны. Много ворон. Невообразимо много – трава не проглядывала сквозь шевелящийся серый ковер.
Кравцов повел лучом вокруг. Серо-черная пелена была всюду, со всех сторон – лишь сзади виднелась свободной полоса в пару метров шириной, по которой пришли они с Адой.
Птицы вели себя на редкость апатично. Не пытались взлететь, не подпрыгивали на месте, не хлопали крыльями. Не каркали – только порой беззвучно разевали клювы. Но тысячи и тысячи черных глаз-бусинок пристально смотрели на людей, ни одна ворона не сидела к ним хвостом или боком.
Окружение медленно смыкалось. Радиус свободного от птиц круга, в центре которого оказались Ада и Кравцов, уменьшался. Покрытые перьями бока и крылья терлись друг о друга. И тысячи этих – в отдельности почти неслышных шорохов – сливались в единый и громкий, напоминавший шипение огромной и разъяренной змеи. В него вплеталось потрескивание – как будто кто-то очень большой мял и комкал гигантский лист хрусткого целлофана; возможно, с такими звуками скребли по земле бесчисленные коготки на бесчисленных лапах или закрывались бесчисленные клювы…
До передовых рядов серого воинства оставалось не более трех метров. Кравцов вновь посветил назад. Обратный путь оставался по-прежнему свободен.
Все понятно… Пернатая армия неагрессивно – пока неагрессивно! – загоняет их обратно. К трактору, давным-давно разобранному на запчасти. К траншее, засыпанной пятнадцать лет назад. К проекции пятого угла пентагонона – к самому центру Чертовой Плешки.
А когда тебя куда-то загоняют – идти туда нельзя. Дичи надлежит страшиться не трепещущих по ветру флажков и не громко кричащих загонщиков, но тихо и незаметно стоящих в засаде стрелков.
Кравцов лихорадочно прокачивал варианты, решать стоило быстро. Пойти на прорыв – прямо по хрустящим под ногами птицам? Так ведь поднимутся в воздух, пустят в ход клювы – и все, конец. Он недавно видел, как это бывает…
Остаться на месте, игнорируя настойчивое предложение повернуть назад? Воображение мгновенно нарисовало апокалипсическую картинку: живой прилив подбирается к их ногам, вороны не останавливаются, упрямо лезут одна на другую – серая масса достигает щиколоток, потом коленей. – и вот уже на земле ворочаются две бесформенных груды, из-под которых доносятся приглушенные крики…
– Надо возвращаться, – сказал Кравцов мрачно. – Возвращаться и поискать другой путь.
– Нет. Назад я не пойду, – отрезала Ада. – Только вперед. Они нас пугают, но не посмеют тронуть…
Тут же одна из ближайших ворон – оставалось до них метра полтора, не более, – оглушительно каркнула. И немедленно, как по сигналу, закаркали остальные. От акустического удара заложило уши. Дальнейших слов Аделины Кравцов не услышал.
Казалось, птицы говорят: не пропустим! Не повернете добром назад – заклюем, но не пропустим!
Затем карканье смолкло – тоже как по сигналу. Но приближение не прекратилось.
