убирали грязную посуду, рассчитывались с посетителями, свертывали скатерти, клали на столы ножками вверх стулья.
Саксофонист смотрел на это удивленно.
Подошел официант.
– Давайте рассчитаемся.
– А я не собираюсь уходить.
– Ресторан закрывается.
– Вот как? Интересно, почему?
– Буфетчица и шеф-повар уволились.
– Быстро у вас все делается. А кофе?
– Гражданин, я спешу.
– Да объясни толком, Кеша! – воскликнул саксофонист.
– Лунев, – коротко сказал Кеша.
– И… что?
– Ваш товарищ был прав. Назначили Лунева.
– И на этом основании я не могу выпить кофе? Не понимаю!
В зал ресторана со служебного хода вошел Чиненков в грязной шинели. Подошел к официанту.
– Иннокентий, налей мне сто пятьдесят.
– Боря! – взмолился официант. – Ну, ты же знаешь… Борьба за трезвость!
– Пожалуйста, здесь осталось, – саксофонист налил в фужер коньяку из фляги.
– Спасибо, – Чиненков присел на стул.
Саксофонист отсчитывал деньги. Официант взял, пересчитал, положил на стол сдачу.
– Сдачи не надо, – сказал музыкант.
– Я лучше знаю, что надо и что не надо, – сказал Иннокентий с достоинством и отошел.
– Что с ним? – удивился саксофонист. – Сдал до копейки.
– Лунев… – вздохнул Чиненков и залпом выпил коньяк.
– А что это все-таки, значит?
– Это значит – полетим… – мрачно сказал Чиненков.
– О! Тогда я побежал. Извините! – саксофонист исчез.
Чиненков посмотрел ему вслед и слил остатки его коньяка в свой фужер.
Руководитель полетов Афанасьев, как раненый зверь, метался у запертых дверей диспетчерского зала, в котором Леша продолжал методично сажать самолеты.
– Алексей, немедленно прекрати! – взывал он.
Афанасьев подбежал к окну. Увидев, что по взлетно-посадочной полосе катится очередной самолет, он снова подбежал к двери.
– Сажай! Сажай! Потом я тебя посажу!
За дверью слышался ровный глуховатый голос Леши:
– Рейс 4918, вас понял. Даю координаты. Удаление восемь, курс 250. Посадку разрешаю…
Афанасьев вновь подбежал к окну. Вывернув шею, стал вглядываться в небо. Поодаль в нерешительности маялись Саша и Миша.
– Что вы стоите?! Вызывайте «Скорую»! – накинулся на них Афанасьев.
– Зачем?
– Он сумасшедший! Не видите?!
По полосе катился зарубежный самолет с маркой авиакомпании «САС». Афанасьев приник к двери диспетчерского зала.
– Лешенька, христом-богом прошу… Зачем губишь? Зачем иностранца посадил? Нам и без иностранца не разобраться… Что он о нас подумает?.. Алексей! Ты слышишь меня?! – сорвался он в крик.
– Рейс 4617, посадку разрешаю… – донесся из-за двери Лешин голос.
– Леша, мне же до пенсии полгода. Потерпи чуток… Потом сажай кого хочешь… Будь человеком, Алексеи!.. – умолял Афанасьев.
Он вдруг выпрямился, глаза его сверкнули безумным огнем.
– Предатель! – заорал он и вдруг схватился за грудь.
– Вызывай «Скорую», – шепнул Миша Саше.
Тот побежал по коридору.
Афанасьев без сил подошел к окну, оперся на подоконник.
– Как сажает… – восхищенно прошептал он. – Как классно сажает… Гаденыш… Мне бы так сажать.
У кабинки справочного бюро в немом молчании застыла огромная толпа пассажиров. Новости передавались по цепочке от деревенской старушки, которая так и дежурила у окошка с просунутой в него головой, и далее по залу, как волны.
Надя в кабинке рассказывала, старушка изредка поворачивалась к толпе и передавала свое резюме.
– Говорит: добрый, – и снова головой в окошко.
– Добрый… добрый… добрый… – зашелестело в толпе.
– Говорит: двое детей. Жена – инженер.
– Двое детей… инженер… жена… – пошло кругами.
И снова напряженное ожидание.
– Говорит: честный. Без обману.
– Честный… обману… честный…
Последовала долгая пауза, во время которой тишина достигла такой степени, что стало слышно, как мяучит где-то кот.
– Говорит: не пьет! – радостно сообщила старуха.
В толпе разнесся гул не то одобрения, не то изумления.
– Спроси, бабуля, порядок будет или нет?
Старушка сунула голову в окошко и тут же вынырнула.
– Порядок любит! – одобрительно передала она.
– Любит… любит… любит… – передавалось по цепочке.
– Пошли, Георгий, все понятно, – кивнул грузин своему приятелю, и они начали выбираться из густой толпы. Люди смыкались за ними.
А чуть поодаль, в тех же креслах, но теперь развернутых лицом к залу, чтобы можно было видеть толпу у справочной, сидели те же, знакомые нам, интеллигентный старик, румяный интеллигент и производственник, который по-прежнему дремал, надвинув шапку на глаза.
– Луневу я не завидую, – сказал старик. – Принимать такое хозяйство. Тут нужно сперва все сломать, а потом строить заново.
– Не согласен с вами, Максим Петрович, – возразил молодой. – В сущности, требуется только одно: твердо сказать, как обстоит истинное положение вещей. Лунева поддержат. Пассажиры полны энтузиазма.
– А служащие аэропорта? Они привыкли к тому, что самолеты не летают. Им так удобнее. Они уже потеряли квалификацию… Да и пассажиры ваши… – с сомнением сказал старик.
– Есть молодые силы. Надо выдвигать их.
– Сказать просто… Хозяйство большое, его сразу не повернуть. Боюсь, неразберихи только прибавится.
– Вы скептик, Максим Петрович.
– Я просто больше вас жил, Андрей Константинович.
– И все же что-то должно произойти.
– Иркутский рейс до сих пор стоит… – как бы невзначай заметил старик, обернувшись на окно.
– А вы видели, как много сегодня прибыло рейсов?
– Видел… Принять рейсы – не штука. Надобно их отправить.
– Все зависит от руководства! – убежденно сказал молодой.
– Ничего от руководства не зависит, – покачал головой старик. – Вы говорите, что Лунев деловой,
