Лёнчик не обиделся. Он произвел в голове молниеносные расчеты и сообщил, что у лодки случится «дифферент на нос». Потому что он, Лёнчик, хотя и легонький, но не совсем же невесомый, и лодка станет зарываться форшпигелем во встречную волну.
— Надо что-то не больше двух кило весом. Вроде плюшевого мишки…
— И название «Детский сад»… — отозвался Лодька.
— Я придумал! — воскликнул Юрик. — Надо отыскать на бабкином сеновале деревянную маску.
Друзья потребовали объяснений: что за маска.
Юрик сказал, что, когда он был первоклассником, жил на улице Челюскинцев.
— Мы с тобой там и познакомились, — напомнил он Лодьке. — И лазали тогда по сеновалу. Но ты там не очень смотрел вокруг, потому что надо было спасаться от хозяйки. А я-то бывал на сеновале множество раз и знал, что по углам немало интересного барахла…
Однажды, еще до знакомства с Лодькой, Юрик производил на сеновале «раскопки». И вот среди рассохшихся бочонков, сундуков без крышек и сломанных стульев обнаружил он вырезанную из дерева маску. Дерево было темным, с трещинками, но сквозь эти трещинки, занозы и пыль — как сквозь мутное стекло старого зеркала — светилась улыбка.
— Понимаете, живая такая, — смущенно объяснил Юрик. — Ребячья. Вроде… ну вот как у Лёнчика, когда ты, Лодик, привел его ко мне первый раз, чтобы познакомится… Но только тогда, когда я нашел маску, я еще не знал Лёнчика… Но все равно показалось, будто маска — лицо знакомого мальчика…
Там, на сеновале, Юрик долго рассматривал смеющийся деревянный портрет, потом спрятал его в один из сундуков. Прихватить с собой он не решился. Хозяйка дома, у которой они с мамой снимали комнату, была старуха с характером, вполне могла заскандалить: как посмел взять без спросу чужую вещь! Но и жить вот так, зная, что в темном сундуке томится улыбчивый мальчишка — пусть и деревянный, но все равно живой! — он не мог. И стал подъезжать к хозяйке с вопросами: что это за удивительная маска, которую он, Юрик, совершенно случайно (когда полез на сеновал за улетевшим туда бумажным самолетиком) увидел среди хлама.
В тот раз бабка пребывала в благодушном настроении (мама Юрика только что вручила ей квартплату) и разговорилась. Поведала вот что.
Длинному деревянному дому, что по окна врос в землю, тогда уже было чуть ли не сто лет. И до войны в нем располагался (представьте себе!) кукольный театр. Теперь-то многие уже позабыли об этом, а если кому скажешь, то и не поверят. А в тридцатые годы сюда приходили ребятишки с учительницами, с мамами-папами, располагались на разнокалиберных стульях в тесном зальчике и смотрели, как под музыку пианино играют пьесы про Красную шапочку, про Петрушку и ловкого Иванушку-дурачка куклы ростом с годовалых ребятишек. Их водили за нитки артисты, которые прятались от зрителей за кулисами, на специальном балкончике…
А директором был хромой нескладный мужчина по имени Станислав Иваныч.
— Говорили, что ссыльный, — с оглядкой сообщила хозяйка Юрику и его маме.
Театр существовал до конца сорок первого года. Потом закрылся, а Станислав Иваныч исчез неизвестно куда… («Знаем куда», — хмуро подумал Лодька, у которого отец сидел в лагере под Салехардом.)
Дом внутри разгородили на комнатки и стали там селить приезжих — тех, кто был эвакуирован подальше от войны. Потом этих людей распределили по другим домам, в комнатках стали селиться местные жители, оказалась там и бабка, нынешняя хозяйка. Сразу после войны она затеяла тяжбу с властями, потому что ее прежний дом сгорел по вине квартирантов-офицеров стоявшей тогда в Тюмени военной части. Как ни удивительно, а бабке удалось отстоять свои права (наверно, по причине своей вредности). И она сделалась то ли владелицей, то ли пожизненной арендаторшей половины бывшего кукольного театра. Стала сама сдавать комнаты приезжим (так в начале сорок пятого попали в этот дом и Юрик с мамой).
Оказавшись почти полной хозяйкой, старуха сразу взялась приводить дом «в нужный вид» (соседи не смели спорить). Она ободрала с дома резьбу. Оставила только верхние карнизы на окнах и ставни, а боковые наличники, хитрый орнамент между окнами и вставленные в него маски пообрывала без жалости.
— Зачем? — горько удивился Юрик.
— А потому как одна нечистая сила там: всякие кикиморы, шуты гороховые и другие образины… Говорят, делал их еще в том веке какой-то деревянный мастер, нехристь окаянная… Все и пожгла от греха. Лишь на того мальчонку рука не поднялась, больно симпатишный показался, не из ихней компании. Только упрятала подальше…
Юрик не посмел сразу попросить себе маску. Чуял, что бабка может упереться. Решил сперва втереться в доверие и улучить момент. Это было за два дня до знакомства с будущим другом Лодькой. Знакомство отвлекло от мыслей о маске, а еще через два дня вдруг появился отец и стремительно увез их с мамой в Ленинград… Потом было в жизни всякое. И в результате этого «всякого» мать с другим, новым мужем осталась в Ленинграде, а отец с Юриком оказались опять в Турени (или в Тюмени — вечная путаница с этими названиями!). Лишь тогда, после седьмого класса, Юрик снова увиделся Лодькой. И стали они друзьями навсегда…
А о маске Юрик почти не вспоминал. Она осталась где-то в прошлой жизни…
Но вот сейчас эта жизнь приблизилась снова, вырезанный рукой неизвестного мастера мальчик опять улыбнулся сквозь полумрак… И как будет замечательно, если улыбаться он отныне будет не в заброшенном сундуке, а на носу маленького, но настоящего парусника! Станет членом экипажа!
Лодька и Лёнчик идею шумно одобрили (хотя и поругали Юрика за то, что раньше ничего им про маску не рассказывал). И отправились на разведку.
Дом на улице Челюскинцев еще больше осел в землю, лопухи закрывали окна до половины. Щелястый сарай с сеновалом по-прежнему кособочился в глубине двора.
Наверняка, и маска была на прежнем месте. А куда ей деваться?
И… сама бабка тоже была здесь. Во дворе! Прошедшие восемь лет заметно согнули ее, но походка оставалась твердой. Бабка шагала по двору, созывая квохчущих пеструшек, и широкими взмахами сеятеля раскидывала перед ними просо.
