другие такие ослушники, как Мелкий с Пустельгой?
Вначале Кир обрадовался. Ну, еще бы! Друзья не забыли, пришли на помощь. А потом вспомнил обрывистые склоны холма, на котором возвышался замок ландграфа, крепкие ворота, серьезные лица лучников, шагающих по настилу вдоль стен. Разве смогут двадцать человек – пускай даже искушенных в военном деле – одолеть защищающих твердыню стражников? Призрачная надежда… Скорее всего, погибнут, так ничего и не добившись. Бессмысленная, хоть и красивая жертва.
Эх, если бы можно было хоть как-то помочь товарищам! Ну, к примеру, отвлечь часть стражников. Джакомо называл его колдуном. Если бы это оказалось правдой! Тогда, в поединке с Джиль-Карром, он не задумывался, что делает и, главное, как делает. Все вышло как бы само собой. Да и после, в сражении на дороге, когда полк господина т’Арриго делла Куррадо атаковали латники Вильяфа Медренского, он защитился от чужой стрелы скорее по наитию, чем осознанно. И с тех пор никакие проблески чародейского таланта в нем не просыпались, несмотря на (что греха таить?) неоднократные попытки повторить успех.
И в этот раз наверняка ничего не удастся.
Уж лучше послушать – вдруг получится распознать знакомые звуки или голоса?
Он снова напряг слух и вновь признал свою полную несостоятельность. Что они могут различить в каменном мешке, который вырублен в скале да сверху перекрыт настилом из бревен? Еще и вода журчит постоянно… Причем так громко.
Мгновенная догадка обожгла молодого человека. Он вскочил и приблизился к ручейку, вытекающему из стены, – единственному источнику воды в подземелье. Не доходя трех шагов, он почувствовал плещущуюся под подошвой воду, а в лицо дохнуло холодом, будто осенью около заводи. Парень протянул руку – ладонь обожгла ледяная струя, бьющая под напором, как из какого-нибудь фонтана в Аксамале.
– Мудрец! Кулак! – крикнул Кир. Он догадывался, что происходит, но разум, как бывает в подобных случаях, пытался найти достойную отговорку, а еще лучше – переложить оглашение приговора на другого. Казалось, что тогда будет не так страшно. – Сюда идите!
– Что такое? – начал, поравнявшись с Киром, кондотьер, но, услышав плеск и ощутив холодные брызги, сразу все понял. – Три тысячи снеговых демонов!
– Да-а-а-а… – протянул Мудрец. Как ни странно, без всякого страха, а скорее, разочарованно. – Зря мечтали, выходит…
– О чем? – ляпнул парень, не подумав.
– Как это «о чем»? О том, чтобы умереть в бою, – спокойно объяснил верзила.
– Ну, не в бою, так хоть в драке, – хохотнул Кулак. – А граф нас как сусликов утопить решил. Знаешь, Малыш, как сусликов из нор выливают?
– Приходилось. Только у нас в Тельбии не суслики вредят, а слепыши.
– Слепыши? Ага! – чему-то обрадовался Мудрец. – Знаю эту заразу! Ох, и зловредная же сволочь! Сил нету!
Кир поморгал в темноте. О чем это они? Разве можно обсуждать полевых вредителей, когда жить осталось от силы час с небольшим? А то и меньше, если учесть, с какой силой лупит струя, разбиваясь о пол темницы в мелкую пыль.
Вот и все, господин т’Кирсьен делла Тарн, тьяльский дворянин, бывший лейтенант гвардии Аксамалы, теперь уже и бывший наемник Кир по кличке Малыш. Говорят, кому суждено быть повешенным, тот не утонет. Что ж, должно быть и наоборот пословица тоже верна. Сколько раз удача спасала его от, казалось бы, верной смерти? От чужого клинка на дуэли, от шальной стрелы в бою?.. А когда в детстве, еще не выучившись как следует держаться в седле, попытался проскакать на отцовском жеребце и тот утянул отважного несмышленыша в конюшню? На полпальца голова разминулась с прочным деревянным брусом притолоки. А когда уже подростком рвал яблоки в саду и под дворянским сынком обломалась крепкая с виду ветка? Даже ногу не сломал. Отделался испугом, глубокой царапиной на щеке и родительской трепкой. А вот теперь захлебнется. И самое обидное что? А то, что сделать-то ничего нельзя. Не оставил им ландграф Вильяф надежды на спасение. Не поборешься за свою жизнь. Можно только кричать, проклинать всех и вся. А толку?
– Да уж, – проговорил рядом Кулак. – Обидно получается. И в глотку вцепиться некому.
– Да демоны с ней, с глоткой-то… – отозвался Мудрец. – Мне обидно, что стоять до конца придется. Лично я штаны мочить не собираюсь.
Кир хотел возразить – все равно ведь скоро весь намокнешь, от подошв до макушки. Но потом подумал, что и вправду обидно. Что за смерть с мокрыми штанами? Некрасиво и не достойно настоящего мужчины.
Широкие копыта Желтого Грома раз за разом грохали в ворота. Дубовые доски трещали, но держались. Почечуй так и подпрыгивал на месте – даром что в дедушки многим из бойцов годился, – норовя продвинуться поближе и помочь кентавру шестопером. Но разбушевавшийся степняк уже не видел ничего вокруг и мог запросто зашибить неосторожного, рискнувшего проскочить мимо него.
– Арбалеты заряжайте! – прикрикнула на мужчин Пустельга.
Слева карабкалась на стену пятерка Мелкого. Наемники забросили крюки на колья и поднимались по скале, отталкиваясь ногами и перехватывая руками веревки. А правее пятерка Мигули по одному друг за другом скрывались в расселине. Они должны были незаметно подобраться к основанию частокола, а там, воспользовавшись промоиной, которую защитники замка по обычной нерадивости провинциального гарнизона не заметили, проникнуть во двор.
– Готово! – радостно заорал Брызг и вскинул приклад к плечу.
– Бей, кто высовывается! – распорядилась воительница и выстрелила первой. Кажется, попала.
Антоло убивать не хотел. И так слишком много душ сегодня отправятся к Триединому. Понятно, война есть война и все такое… Но пускай его руки останутся чисты. И совесть тоже.
Почечуй сунул парню в руки арбалет – заряжай, мол! Антоло уперся ногой в «стремя», прикрепленное перед дугой, напрягся. Взвел. Уже вкладывая болт в желобок и передавая оружие коморнияку, подумал: а ведь хорошо, что у них в отряде арбалеты легкие, дорожные; были бы обычные, армейские, состоящие на вооружении пехотных полков Сасандры, так легко он бы не отделался – крутил бы ворот до пота между лопатками.
Арбалеты защелкали. Вельзийцы, Таран и Гозмо, помогали Антоло перезаряжать, а остальные стреляли по всему, что шевелилось за остриями бревен.
Крики с противоположной, северной стены подтверждали, что крестьянам Черного Шипа удалось казавшееся невозможным. Умело используя дымовую завесу, они подобрались к холму и теперь взбирались на частокол.
– Эх, держите меня, а то вырвуся! – визжал Почечуй, выпуская болт за болтом.
Белый стрелял без суеты, и, похоже, ни одна его стрела не пропала зря. Очередной раз Антоло удивился – откуда в коротышке дроу такая силища, ведь длинный лук не всякий взрослый мужчина согнет?
Наемники Мелкого во главе с лейтенантом перевалили через ограду. Вскоре из-за ворот донеслись ожесточенные крики. Табалец различил голоса Мелкого, Тедальо, Тычка…
Желтый Гром просунул толстые пальцы в щель между створкам ворот. Напрягся, захрипел от натуги, дернул на себя.
– Есть! – воскликнула Пустельга.
– Пошла, родная! – Гозмо потянул из ножен меч.
Тяжелые, окованные железом створки дрогнули и распахнулись.
От зрелища, открывшегося его глазам, Антоло покрылся холодным потом.
На воротах пришпиленный двумя длинными стрелами висел каматиец. Кровь из пореза на щеке стекала на черные как смоль усы, но губы улыбались.
– Руби их, братцы! – Голос Тедальо был почти неразличим из-за шума и звона стали, и Антоло скорее не услышал, а прочитал его слова по губам.
В двух шагах впереди, сцепившись, как любовники в неразрывном объятии, лежали окровавленные тела. Два латника в черных сюрко с серебряными медведями, измазанными грязью. Наемники в кожаных бригантинах и коротких кольчугах-бирнье,[47] бацинетах и койфах.
