type='note' l:href='#n_48'>[48] Стражники, вооруженные гизармами и алебардами. Стрелки в жаках и кожаных шлемах с бронзовыми заклепками. Среди их тел виднелись изрубленный почти до неузнаваемости Карасик, Тычок, проткнутый четырьмя стрелами, Лошка с обезображенным лицом. Еще дальше, скорчившись, уронив «воловий язык», застыл Мелкий. Ступни его ног еще подергивались. Перед ним стоял тот самый гость ландграфа Медренского, чей приезд наемники наблюдали третьего дня. Тут же, подняв луки в напряженном ожидании, изготовились к стрельбе сопровождавшие его дроу. Но не четверо, а лишь двое. Яростная схватка переполовинила остроухих стрелков.
Антоло не сразу разглядел невысокого человека в тяжелом доспехе, какие пользовались заслуженной славой два века тому назад, – нагрудник, оплечья, наручи и поножи. Все начищено, все сверкает. На макушке хундсгугеля[49] старинного образца торчит черный флажок все с теми же медведями.
Сам господин ландграф?
Скорее всего, судя по тому, как сомкнулись вокруг защитники замка.
Желтый Гром, первым ворвавшийся в форбург, поднялся на дыбы и заорал боевой клич на своем наречии. Уже согнувшие луки, дроу опешили. Антоло помнил, как лесной народ относится к обитателям Великой Степи, и не удивился. Ну, никак они не ожидали увидеть кентавра! Растерянность остроухих стоила им жизни. Белый всадил одному из них стрелу в глаз. Второй получил подарок от Почечуя – болт в живот.
– Бей их! – заверещала Пустельга, разряжая арбалет в лицо медренского латника.
– Бей! Бей-убивай! – подхватили ее клич наемники, бросаясь в отчаянную атаку. – За Мелкого!!!
Защитники замка ответили нестройным:
– Медрен! Медрен и Тельбия!
Но кричали они как-то без воодушевления.
А потом завертелась карусель схватки.
Вечером Антоло пытался вспомнить, как все это было, что он видел, что ощущал, и не смог собрать воедино разрозненные куски-картинки. Только непрекращающийся, дрожащий крик, слившийся в воинственную и пугающую мелодию, оставался постоянным.
Парень голосил вместе со всеми, размахивал мечом вместе со всеми, толкался… Ударил кого-то кулаком в распахнутый, зашедшийся криком рот. Сбил костяшки, измазавшись в липкой слюне, чужой и своей крови.
На его глазах Пустельга саданула коленом по причинному месту латника, а когда тот скрючился, косо ударила по шее, срубив голову.
Перьен размахнулся мечом, но противостоящий ему стражник оказался проворнее, воткнув тьяльцу острие гизармы между ребер.
Желтый Гром сражался, весело оскалившись. В оружие превратились все четыре его копыта. Когда-то так же он оборонялся против пытающихся скрутить его солдат. Только тогда кентавр был пьян и с трудом держался на ногах, а сейчас холодный расчет и ненависть сделали его безжалостным убийцей. Прыжок вверх, задние ноги выстреливают назад, подобно тарану! Приземлившись, степняк встает на дыбы, сметая передними ногами двоих латников. Копыта плющили шлемы и сминали нагрудники, словно пергамент. Ни на миг не останавливалось копье, чертя острием смертоносный узор.
Старый Почечуй ловким ударом в висок свалил стрелка, но вынырнувший сбоку Джакомо – Антоло узнал его по обритому наголо черепу – пнул его ногой в бок. Коморник повалился на раненого стражника. Они сцепились, размахивая кулаками, покатились под ноги сражающимся. Более молодой противник подмял Почечуя и уже вцепился одной рукой в горло.
Антоло хотел помочь старику, но споткнулся о мертвое тело и упал прямо на руки Джакомо. Командир графской дружины ударил его рукоятью шестопера по ребрам. Оттолкнул, замахнулся, вознамерившись размозжить голову. У парня потемнело в глазах от боли – ребра еще не вполне отошли после драки в деревне. Он наотмашь хлестнул Черепа мечом. Особо не задумывался – лезвием или плашмя. Лишь бы отогнать. Каким-то чудом зацепил по щеке. Брызнула кровь. Джакомо зарычал. Лягнул табальца под колено, как следует врезал в челюсть с левой.
Опрокинувшись навзничь, Антоло так ударился спиной, что воздух со свистом вылетел из легких. Рот наполнился горячей солоноватой влагой. Вверху, заслоняя пронзительно-синее небо, чернела громада бергфрида. Клубы дыма качались над гребенкой частокола. А через ограду перепрыгивали заросшие бородищами мужики в овчинных полушубках нараспашку, мерлушковых шапках, сжимающие в руках вилы, косы, топоры.
Замахнувшийся шестопером Джакомо обернулся на крик и увидел, как волна крестьян, возглавляемых Черным Шипом, сметает с настила редких защитников и обрушивается вниз, окружая ландграфа вместе с его охраной.
Череп забыл о поверженном противнике.
– Уходим! Уходим! В башню! – выкрикнул он, взмахивая оружием для пущей убедительности.
– Бей-убивай! – словно ответил ему охрипший голос Пустельги.
– В башню!
– А-а-а! Кошкины дети!!
– Сдавайтесь!
– Н’атээр-Тьян’ге! Ш’ас! К’аху, даа тюа т’реен![50] – визгливо выкрикнул Белый.
Антоло, преодолевая боль, поднялся.
Черный флажок с серебряными медведями, прикрываемый стражей и латниками, плыл к воротам бергфрида.
Крестьяне окружили огрызающийся сталью строй, будто мутные воды разлившейся реки неприступный прибрежный холм. И так же бессильно откатились, оставив лежащие неподвижно и корчащиеся от боли тела.
– Уйдут ведь! – Пустельга размахивала мечом, пританцовывая на месте.
– Пустите! Пустите, сирые! – надрывался Бучило, стараясь протолкаться через спины, воняющие потом и плохо выделанными овчинами. – Дайте нам!
Куда там! Озверевшие от запаха крови, опьяненные боем, крестьяне не слышали даже криков своего предводителя, хотя Черный Шип, удерживающий на плече самый настоящий моргенштерн,[51] изо всех сил пытался призвать деревенское воинство к порядку.
Запоздало в бой ввязалась пятерка Мигули. Они правильно оценили положение и, не слезая с частокола, дали залп из арбалетов.
Стреляя по толпе, не промажешь. Воины Медренского падали под ноги соратникам. Их ожесточенно, давая выход извечной ненависти землероба к нахлебнику, живущему его трудом, добивали крестьяне.
Но все же защитники замка успевали скрыться. Пускай их число уменьшилось вдвое, а боевой дух почти угас, как угли старого костровища, они сражались до последнего, не щадя себя и не испытывая жалости к побеждающему врагу.
Последняя стрела Белого чудом проскользнула меж смыкающихся створок.
– Проклятие! – взмахнула окровавленным клинком Пустельга. – Ледяного Червя им в задницу! Готовьте таран.
Воительница не собиралась отступать и давать Медренскому с его прихвостнями передышку.
Стоять по грудь в ледяной воде – то еще удовольствие!
Мудрец справедливо заметил, что ландграф мог бы их убить, не затапливая темницу целиком. В такой купели человек долго не выдержит – сердце остановится. Неслучайно итунийские рыбаки даже плавать не учатся. В Сельдяном заливе, где они ставят сети, лишь в месяце Лебедя можно купаться без риска застудиться насмерть, а с Ворона по середину Коня он вообще покрыт льдом. Упадешь за борт, бороться со стихией нет смысла. Если сидит в лодке товарищ, который поможет – протянет руку или бросит веревку, значит, повезло. Если нет, то не успеешь ты и пять раз прочитать утреннюю молитву Триединому, как пучина поглотит хладный труп. И кем бы ты ни был – пышущим здоровьем силачом или жалким худым замухрышкой, – спасения нет. Пока вода поднималась от колен до пояса, Кирсьен понял почему.
Кулак рычал в бессильной ярости. Верзила воспринимал неизбежность с видимым равнодушием. Изредка
