десятки тысяч людей в Сибирь, такое мероприятие, как удаление молодой фрейлины, столь малозначительно, что особенно над ним задумываться ей не приходится.
Совсем иное впечатление это производит на Екатерину. Она знает, что ни она, ни Жукова решительно ни в чем не повинны, и ее характер не мирится с тем, что человека обижают и наносят ему вред только потому, что она, Екатерина, его любит. Она старается снабдить Жукову деньгами, выдать ее хорошо замуж и всем этим, конечно, вызывает еще больше подозрений у Елизаветы, увеличивает ее озлобление против Жуковой. В конце концов бедную Жукову вместе с сосватанным ей Екатериной мужем ссылают в Астрахань.
Этот эпизод сам по себе не был бы так важен, если бы он не освещал положения Екатерины, не являлся первым Шагом на бесконечном пути аналогичных и даже еще более резких мероприятий. Екатерине становится ясно, что хоть она и великая княгиня и императорское высочество, хоть у нее есть бриллианты, придворная свита и многочисленные льстецы, она обладает на новой родине еще меньшей свободой и самостоятельностью, чем на старой, что деспотичный произвол ее матери сменился еще более деспотичным произволом Елизаветы.
То обстоятельство, что она ближе всех других женщин России стоит к императорскому трону, делает ее не более свободной, а в тысячу крат более зависимой, более угнетенной, чем любая бедная мещанка. Сотни наглых, высматривающих, ощупывающих глаз наблюдают за нею по поручению Елизаветы, сотни ртов, принадлежащих придворным дамам, камер-фрейлинам, даже лакеям, призывают ее по поручению Елизаветы к ответу, делают замечания, предостерегают. Она то слишком роскошно, то слишком скромно одета на вкус Елизаветы, встает то слишком поздно, то слишком рано, то слишком много времени затрачивает на туалет, то слишком шаловлива, то слишком грустна. На сотню обидных, унижающих, болезненных ладов дает Елизавета понять Екатерине, что та со дня на день все больше впадает у нее в немилость.
Елизавета – женщина, привыкшая, чтобы ее воля во всем и всегда немедленно исполнялась, а эта наглая великокняжеская парочка перечит ее воле. Она сделала для этих двух людей все, что только могла: она осыпала их подарками и благодеяниями, возвысила их надо всеми, устроила им самую великолепную свадьбу столетия, она, наконец, даже и впрямь полюбила их – все это в надежде на скорое осуществление их семейного счастья.
Теперь она видит, что ее надежды обмануты. Гнев ее беспределен, и почти всему штату великокняжеского двора поручено шпионить: разузнать, кто именно из супругов виновен в создавшемся невыносимом положении. Возможно ли, что прехорошенькая, веселая, живая Екатерина оставляет Петра совершенно холодным? Не правдоподобнее ли, что уродство и нелюбезность Петра внушают его жене отвращение, что она демонстративно обнаруживает это свое отвращение в интимной обстановке алькова и тем парализует робкие попытки юноши к сближению? Если бы дело обстояло иначе, то ведь пришлось бы усомниться в мужественности этого юноши вообще, а следовательно, раз и навсегда отказаться от всякой надежды на законного престолонаследника!
Преемник де ла Шетарди д'Аллион доносит в своей депеше от 26 февраля 1747 года, то есть через полгода после свадьбы: 'Великий князь все еще не доказал своей супруге, что он мужчина'. Можно признать почти несомненным, что у Петра не было в ту пору и любовниц. И все же нельзя сказать, что он лишен всякой чувственности. Против такого предположения говорит его постоянная влюбленность (сначала в Лопухину, потом в Карр, затем в Корф), против этого говорит также его фраза в брачную ночь: 'Камердинера позабавило бы, если бы он увидел нас лежащими вместе в постели'. Эта фраза свидетельствует не только об осведомленности в вопросах брачной жизни, но и о наличии довольно живой и испорченной фантазии.
В той же плоскости преждевременной, почти старческой развращенности лежит то обстоятельство, что для Петра нет большего удовольствия, как видеть, что Екатерина любезна с его камердинером Чернышевым. Он подстрекает Чернышева ко всякого рода интимностям с Екатериной, посылает его несколько раз на день к ней и заводит шутку так далеко, что камердинер, не без основания опасаясь за свою судьбу, позволяет себе однажды заметить: 'Пусть ваше императорское высочество примут во внимание, что великая княгиня ведь не госпожа Чернышева'. На протяжении нескольких месяцев Петр разговаривает с Екатериной исключительно о Чернышеве, об его красоте, его преданности, до тех пор, пока один из немногих благожелательно настроенных людей из их окружения, старик камердинер Тимофей, не обращает внимание Екатерины на опасность, которой она подвергается: весь штат, дескать, уже говорит о ее влюбленности в красавца Чернышева. На службе у Петра имеется трое Чернышевых, и придворные сплетники, знающие, конечно, что в брачных отношениях великокняжеской четы не все обстоит благополучно, не задумываются над тем, чтобы превратить всех троих в любовников Екатерины.
Кстати, извращенное воображение Петра не ограничивалось собственной супругой, а простиралось вплоть до священной особы его царственной тетки. В один прекрасный день он замечает, что его спальня примыкает к одному из ее внутренних покоев. Он пробуравливает дыры в двери, соединяющей комнаты, и видит Елизавету с Разумовским. Немедленно же приглашает он в свою комнату всех мужчин и дам своей свиты и для того, чтобы они могли с удобством любоваться интимной сценой, происходящей между государыней и ее возлюбленным, распоряжается, чтобы перед продырявленной дверью были установлены стулья.
Все это отнюдь не поступки человека, чуждого эротики. В основе его немужественного отношения к Екатерине должны, очевидно, лежать совсем иные причины. Весьма правдоподобное предположение высказывает Кастера, когда полагает, что великому князю надлежало только побороть свой стыд и доверчиво открыться кому-нибудь: 'Любой петербургский раввин или любой хирург избавили бы его от его маленького дефекта'. Указание на раввина не оставляет сомнений насчет характера того 'маленького дефекта', который имеет в виду Кастера. Эта версия впоследствии становится полуофициальной, потому что настанет день, когда понадобится правдоподобное объяснение того факта, как это великий князь, девять лет остававшийся бездетным, вдруг становится отцом. Неудивительно поэтому, что слух о 'маленьком дефекте' повторяется во всех посольских донесениях, ибо послы могут ведь доносить только о том, что они слышат при дворе.
Но это объяснение маловероятно. На протяжении последних лет Петр неоднократно хворал всевозможными болезнями, бесчисленное количество раз его исследовали врачи, и если бы возникла хотя бы тень сомнения в вышеуказанном направлении, то вопрос расследовали бы до конца и удостоверились, так ли дело обстоит. Если бы действительно только этот физический 'маленький дефект', который мог быть устранен любым хирургом в несколько минут, стоял на пути к осуществлению пламенного желания Елизаветы иметь законного престолонаследника, то, несомненно, вместо тех непланомерных и по большей части вредных мероприятий, к которым прибегали на протяжении ряда лет, Петру отдали бы прямой и недвусмысленный приказ, а он не осмелился бы отказаться от операции, которая являлась, с одной стороны, государственной необходимостью, а с другой стороны – пустяком.
Так просто загадка Петра не разгадывается. Вся совокупность обстоятельств говорит против того предположения, будто он был холоден натурой или страдал небольшим внешним дефектом. Правдоподобнее всего предположить, что он психически не был способен к тому, чего от него ждали, что он, пользуясь современной терминологией, был невротиком.
Но 'невроз' это только слово, холодное, звучащее по-научному слово, за которым кроется немало страданий юной человеческой души. Петр так же мало ответственен за свою психическую болезнь, как и за физический недостаток, если бы речь шла о таковом. И все же его отношение к Екатерине не может, конечно, не вызвать у нее соответственной тяжелой реакции. Она вступила в брак с другими ощущениями, чем он, с ощущениями, так сказать, положительного характера: без влюбленности, но преисполненная наилучших намерений жить с мужем в возможном согласии и оправдать все надежды императрицы, двора, русского народа. 'Если бы он желал, чтобы я его полюбила, – пишет она, – то это бы ему без труда удалось'.
Несмотря на все ее последующие поступки, надо признать, что эти слова вполне искренни. Она вначале испробовала все возможное, чтобы снискать любовь Петра, чтобы полюбить его. Он свел все ее старания на нет. Он презрел ее ласки, он бегал за другими женщинами, он без всякого чувства ревности, даже с известным удовольствием терпел возникновение более или менее интимных отношений между нею и другими мужчинами, даже способствовал их возникновению. Она испытала от него все те Унижения,
