фанатики, но прагматики. Умелая пропаганда способна придать развязанной войне необходимый декорум (романтический, патриотический и т. п.), однако кампанию надо всегда начинать, имея перед собой четкую и ясную цель победить и насладиться плодами победы. А теперь представим, что еще за месяц до начала боевых действий стратегам-политикам удается узнать обо
Примечательно, что некоторое время инициативу героев повести Филиппа Дика сковывает исторический детерминизм, более всего напоминающий банальный фатализм. Дескать, если уж наше поражение предопределено, давайте по крайней мере накостыляем мерзавцам, отведем душу, а там уж можно и помирать. Но это как раз вариант чисто романтического подхода. Прагматик же, только что разжигавший военную истерию, способен хладнокровно перестроиться и попытаться, если уж с войной выйдет так скверно, заработать очки на показном миротворчестве, на бесконфликтном решении проблем с непокорными земными колониями. На примере хитроумного циника мистера Ганнета писатель-фантаст продемонстрировал возможные преимущества политической беспринципности над «идейной» негибкостью, которая могла бы окончиться большой кровью. Мысленный эксперимент Филиппа Дика, кроме того, указывает на необходимость совершенствования института штатных кассандр, обязанных обставлять подготовку к любому государственному военному кровопролитию максимально достоверными детальными апокалиптическими прогнозами. И чем ужасней будет выглядеть напророченное оракулом бесславное поражение, тем скорее возобладает спасительный прагматизм.
В повести аргументы оракула оказываются убедительными для тамошних «ястребов», хотя на самом деле «ветеран» – всего лишь андроид, а никакого темпорального броска вовсе не было. Но это тот редкий случай, когда и ложь – во спасение и цель оправдывает средства. Господи, ну почему наши собственные пифии не умеют так красиво, убедительно и притом результативно врать?
Живые и мертвые, том последний
Нашим негоциантам вечно не хватает фантазии. Выменять новенькую боеголовку на ящик «Наполеона» польского разлива – вот наш потолок. Небезызвестный Чичиков остался в дураках именно потому, что играл мелко, без исторической перспективы. В знаменитом споре с Коробочкой по поводу мертвых душ Павел Иванович представал перед читателем всего лишь копеечным авантюристом, замыслившим тривиальный обман государства: заложив пустые бумажки в опекунский совет и выручив кое- какие деньжата, герой намеревался быстренько конвертировать их в СКВ и сбежать на Канары. «Кто же станет покупать их? – разглагольствовал Чичиков, имея в виду покойников. – Ну какое употребление он может из них сделать?.. Воробьев разве пугать в вашем огороде?..» «А может, в хозяйстве-то как-нибудь под случай понадобятся...» – предполагала осторожная Коробочка и была, разумеется, кругом права.
Мысль о том, что идеальная армия должна состоять из уже мертвых солдат, была рождена давным-давно и в разных своих проявлениях оказалась запечатлена в массовом сознании. «Мертвые сраму не имут», «мертвые молчат», «мертвым не больно», «мертвые не потеют», «хороший индеец – мертвый индеец» – вариации вербального воплощения данной идеи многочисленны. Четче всего упомянутый тезис был выражен в строках популярной песни знаменитого барда – о том, что «покойники, бывшие люди, – смелые люди и нам не чета». Писатели-фантасты начиная с Мэри Шелли так или иначе пестовали эту идею, хотя им долго недоставало размаха. Чудовище Франкенштейна, возможно, и радо было бы маршировать строем, однако физически не могло это делать, поскольку присутствовало на свете в единственном экземпляре. Вампиры, зомби, кадавры всех расцветок в произведениях фантастов были скорее героями-одиночками, нежели представителями организованной силы. Даже голливудские «зловещие мертвецы», несмотря на их многочисленность, оказывались крайне пестрым воинством. Максимум, что из них можно было бы сколотить, – это партизанский отряд, который нападал бы на патрули оккупантов и сеял панику в тыловых гарнизонах.
В американском научно-фантастическом кинематографе идея создания более или менее регулярного подразделения из покойников реализована относительно недавно в фильме про универсального солдата, где Жан-Клод талантливо изображал хладный труп. В НФ-литературе, однако, приоритет принадлежит Уильяму Тенну, который первый догадался не заниматься партизанщиной, дать мертвецам устав, построить их в ряды и повести сражаться за то же самое, за что они уже успели разок отдать свои жизни. В рассказе «Вплоть до последнего мертвеца», впервые опубликованном ровно три десятилетия назад, писатель вдохнул буквальный смысл в словосочетание «пушечное мясо». По сюжету произведения, экипажи космических кораблей для межзвездных войн полностью – за исключением командира – формировались из бывших людей. Будь на месте Тенна какой-нибудь рядовой фантаст-баталист, он ограничился бы смачными описаниями боевых действий, бесконечных во времени и пространстве, в ходе которых мертвецы воюют с мертвецами, подвергаются реанимации в специальных боксах и снова идут в атаку. Однако Тенна в данном случае интересовали проблемы чисто психологического свойства. Что удерживает любую армию от деструкции? Дисциплина. Чем поддерживается дисциплина? Определенными мерами воздействия на военнослужащих. Но в случае со спецконтингентом, состоящим из одних покойников, меры физического воздействия невозможны: люди уже мертвы (некоторые – неоднократно), терять им нечего. Соответственно и пропагандистская риторика лишается смысла. Человек, уже погибший за самые высшие, самые благородные идеи, после смерти имеет полное право охладеть к идеалу, во имя которого расстался с жизнью. Кроме того, большинство земных благ мертвецам, увы, недоступно. В этом плане бракосочетание мертвеца, описанное Василием Жуковским в поэме «Светлана», носит чисто символический характер. Ибо в отличие от еще живых усопшие лишены способности к репродуцированию.
Последнее из названных обстоятельств становится ключевым в рассказе Уильяма Тенна. Экипаж из покойников готовится поднять бунт против живого отца-командира, поскольку тот-де может наслаждаться радостями жизни, а его подчиненные – отнюдь. Ситуация выглядит неразрешимой, и выход из положения, придуманный хитроумным фантастом, является литературным фокусом, но не практическим рецептом.
В финале рассказа Тенна обстановку разряжает только чистосердечное признание отца-командира в кругу подчиненных – о том, что он и сам, между прочим, старый импотент. Поскольку еще в незапамятные годы попал под облучение.
Более чем сомнительный хеппи-энд рассказа помогает, однако, всем нам понять, отчего же – при безграничных возможностях современной военной науки и острой нужде в пушечном мясе – фантастическая идея до сих пор не осуществлена у нас на практике. Слишком мала вероятность того, что воинство покойников, обиженных службой еще при жизни, будет послушным и вновь согласится погибать. К тому же, несмотря на все возрастающие ряды армии погибших, еще никто из военного начальства публично не признался в собственной импотенции.
Эй, жукоглазые! Рейте! За океаны! Или...
Литературно-критическое сочинение принадлежит перу того самого Эмиса – автора незабвенного «Счастливчика Джима» – и посвящено популярному жанру научной фантастики: ее теории и истории в мировых масштабе и практике, по преимуществу в масштабе американском. Фундаментальный труд вышел в Лондоне в начале 60-х, но его фрагменты (перевод и публикация А. М. Ройфе) оказались своевременными для Москвы первой половины 90-х. Более того. Репутация рассерженного молодого антисоветчика, надолго ставшая препятствием легальному проникновению книг Эмиса в Страну Советов,
