их похожими на цветочную россыпь на фоне серых каменных стен церкви.
В дверях церкви губернатора встретил облаченный в стихарь викарий, который, согласно традиции, проводил его к скамье, располагавшейся возле самого алтаря, на которой лежали удобные бархатные подушечки и молитвенник, украшенный британским гербом.
Напротив губернаторского места стояли скамьи для хора, за которыми располагался орган. Когда началась служба, лорд Хокстон обратил внимание, что за органом сидит молодая женщина, одетая в белое хлопковое платье и уродливую черную шляпку, завязанную под подбородком черными лентами.
Он подумал, что рядом с роскошными туалетами собравшихся здесь дам ее одежда поражала суровостью и аскетизмом. Затем он с удивлением заметил на задних скамьях хора пять фигурок, одетых так же, как и она.
На всех пятерых девушках были одинаковые белые хлопковые платья, черные шляпки и черные перчатки; на талии у них были завязаны узкие черные пояски.
Лорд Хокстон поначалу решил, что это специальная форма для женщин, поющих в хоре, но губернатор, заметив его недоуменный взгляд, прошептал ему на ухо:
— Это шесть дочерей викария!
— Шесть? — не смог сдержать изумленного восклицания лорд Хокстон.
— Его жена умерла два года назад, — сказал губернатор, прикрывшись молитвенником, — и с тех пор он с удвоенным пылом клеймит нас за наши грехи и грозит нам геенной огненной.
Лорд Хокстон с интересом посмотрел на викария. Это был высокий, изможденного вида мужчина, который в молодости, очевидно, был довольно красив. Однако сейчас его облик поражал болезненной худобой и смертельной бледностью; он производил впечатление человека, сознательно лишающего себя всех радостей жизни. Глядя на его горящие фанатизмом глаза, лорд Хокстон решил, что, должно быть, жизнь его дочерей состоит из одних суровых ограничений и лишений.
Он принялся с новым интересом разглядывать их. Самая старшая из сидевших к нему лицом была довольно хорошенькой, насколько он мог разглядеть под широкими полями ее шляпки. Остальные, по всей видимости, были еще совсем детьми. У них был нежный овал лица, крохотные вздернутые носики и огромные любопытные глаза, которые, не мигая, оглядывали собравшихся.
Казалось, ничто не ускользало от внимания старшей из девушек, той, что играла на органе. Когда одна из ее младших сестер заерзала на своем месте, она быстро обернулась и одернула ее. Потом она протянула маленькому темнокожему мальчугану раскрытый молитвенник, потому что тот, по всей видимости, совсем растерялся и не мог найти нужное место в своем собственном.
В перерывах между игрой на органе она поворачивалась к хористам, чтобы следить за их поведением.
«Очень компетентная молодая особа», — подумал лорд Хокстон, заметив, что она снова раскрыла молитвенник и протянула его другому малышу, который, очевидно, не имел ни малейшего понятия, что ему нужно делать.
Когда она встала с места, лорд Хокстон обратил внимание на ее изящную, стройную фигурку, которую, как это ни удивительно, не могло скрыть уродливое платье из грубого хлопка.
Лорд Хокстон достаточно долго жил на Цейлоне и сразу понял, что платья у дочерей викария были сшиты из самого дешевого материала, который носили лишь совсем нищие местные жители.
Губернатор сказал, что их мать умерла два года назад. Это означало, что либо викарий настоял на долгом, утомительном трауре, который вошел в моду в Англии, либо из-за того, что их шляпки были все еще достаточно новыми, бедные девушки будут продолжать ходить в них до тех пор, пока те окончательно не износятся.
Хор поднялся и принялся петь псалмы, и лорд Хокстон вынужден был отдать должное мастерству, с которым старшая из дочерей викария играла на этом стареньком органе. Несомненно, она была искусной музыкантшей.
В течение всей службы он думал об этой семье, пытаясь нарисовать себе картину их жизни. Прослушав проповедь, он смог лучше представить ту среду, в которой они выросли.
Несомненно, губернатор был прав, викарий был просто одержим идеей греха и неизбежности самого сурового наказания. Он говорил искрение, горячо и убежденно. Викарий был усердным и самоотверженным пастырем, но лорд Хокстон решил, что в роли отца тот, вероятно, был невыносим.
Один раз во время проповеди викарий остановился, очевидно, случайно перевернув две страницы своих записей, вместо одной.
Его старшая дочь тут же повернула голову в сторону кафедры, и лорд Хокстон впервые смог рассмотреть нежный овал ее лица, маленький прямой нос и огромные глаза, издалека показавшиеся ему серыми.
У нее был высокий лоб и брови вразлет, похожие на крылья птицы. Должно быть, под черной шляпой ее светло-пепельные волосы были гладко зачесаны и уложены на затылке в пучок.
Наконец викарий разобрался со своими записями, и его дочь облегченно вздохнула. Она снова повернулась к хору и нагнулась, чтобы сделать замечание мальчугану, игравшему рогаткой, которую тот достал из кармана. От неожиданности он выронил и рогатку, и камень, который собирался запустить, и они с грохотом упали на пол. Дочь викария сделала движение, как бы пытаясь остановить «его и уговорить подождать до конца службы, но было уже поздно.
Испугавшись, что лишится своего самого дорогого сокровища, мальчуган принялся шарить под ногами сидевших рядом с ним ребятишек, пытаясь отыскать рогатку. Наконец, найдя ее, он вернулся на свое место и бросил страдальческий взгляд в сторону дочери викария.
Увидев, что она нахмурилась, мальчуган виновато опустил голову, но в этот момент она встретилась глазами с одной из сестер и чуть заметно заговорщически улыбнулась.
Улыбка совершенно преобразила ее строгое лицо, и в этот момент лорд Хокстон принял решение.
Именно такая жена и нужна Джеральду, подумал он. Девушка, способная справляться с отцом- фанатиком, с целым выводком сестер и с непоседливыми мальчишками из хора, без всякого сомнения сумеет держать в руках и его племянника.
Над этим стоило подумать, к тому же он чувствовал, что если кто и сумеет помочь Джеральду, то уж во всяком случае не разодетые в шелка и атлас дамочки, самодовольно прихорашивавшиеся и не обращавшие ни малейшего внимания на осуждающие взгляды викария.
— Расскажите мне о вашем священнике, — обратился лорд Хокстон к губернатору, сидя позднее рядом с ним в коляске, запряженной парой великолепных лошадей.
— У него очень тяжелый характер, — ответил сэр Артур. — Он постоянно жалуется мне на безобразия, которые творятся в порту и других злачных местах города. Мне приходится объяснять ему, что в обязанности губернатора не входит запрещать людям спускать деньги так, как им заблагорассудится, конечно, если только их поступки не выходят за рамки закона.
— А что вы можете сказать о его семье? — поинтересовался лорд Хокстон.
— Я едва знаком с ними, — сказал сэр Артур. — Время от времени их приглашают куда-нибудь, но, как я подозреваю, их отец, который все еще соблюдает траур по своей жене, запрещает им все, кроме молитвы. Поэтому мы иногда видим лишь старшую из сестер на собраниях церковноприходской школы или на благотворительных мероприятиях.
— Похоже, жизнь у них невеселая, — заметил лорд Хокстон.
— Я полагаю, большинство молодых женщин в наше время сочли бы такое существование невыносимым, — согласился губернатор.
— Я читал, что распространение христианства и уровень образования на Цейлоне выше, чем во всех остальных восточных колониях.
— Я думаю, вы правы, — ответил сэр Артур. — Согласно последней переписи у нас 220 тысяч католиков, 50 тысяч протестантов и около двух миллионов буддистов!
Он сделал паузу и добавил с лукавым блеском в глазах:
— Кроме того, есть 1532 исполнителя ритуальных танцев, 121 заклинатель змей, 640 музыкантов, играющих на тамтаме, и пять тысяч факиров и юродивых! Лорд Хокстон рассмеялся:
— Довольно любопытная смесь!
Однако они не смогли продолжить разговор, так как коляска остановилась у ворот Квинз-Хауса.
