собрать. А тут длинее. А тут подколоть…»
В старательно сделанном шуме младшая сестра почти без помех говорила подруге на ухо:
— Весна будет.
— К Светлому Озеру второй раз не пустят… придержи.
— Длинновато. Тебя — не пустят. А меня?
— У тебя же девочка будет. Как назовешь?
— Подумаю. Ой, какой цвет хороший… А знак, письмо?
— Точно. У меня пластина от Пояса есть!
— От какого пояса?
— Неважно… Как ее переслать?
— Мужа попрошу. Скажу, так и так, сестрица очарована мерзким колдовством. И снять его можно только на месте. Пусть отнесут вражий амулет в проклятую долину и там выкинут.
— Не то… Письмо бы… ой, тут надо рукав подпороть.
— Ты еще на шубу натяни… Письмо прочтут.
— А я такой отказ напишу, чтобы его и дурак понял в обратном смысле.
— Ненадежно.
— Верно, сестрица. Надо человека посылать. У тебя есть?
— Откуда? Мои все мужем приставлены… Смотри, вот так надо шить! Что головой качаешь?
— Придумала! В ТопРауме Лиса живет. Пошлю ей как бы подарки к Солнцевороту. За ее-то мужем не следят; а он в страже сотник. Если что, найдет способ добраться.
— Так ты все-таки хочешь южанина?
— Ох, да если б я сама знала!
— Знать бы точно… — Спарк подкидывал пластину на ладони. Тигренок переминался у очага, поворачиваясь к нему то спиной, то боком. — И Ратина толком проводить не успеем… Если уж тебя выгнали в зиму, счет на дни пошел.
— Судьба такая, — замерзший гость пытался говорить лихо и независимо:
— В ту зиму за тобой ехал, а в эту сам видишь.
— А прислали с гонцом?
— Нет. В подарке прислали. К Солнцевороту. Жене моей, «серебряная гривна южных земель, для хозяйства». Лиса ее чуть к менялам не снесла. Зато, как я напомнил выезд из Тенфиорта, она тоже про твой Пояс сообразила.
Тигренок отошел к дубовому столу, хозяйственно переставил кувшины, поискал чистую чашку:
— Можно?
— Что найдешь, все твое. — Спарк припомнил осень, когда дожидался Иринку. Тогда примчался гонец с какими-то свиньями… и упустил Игнат девушку. Не прохлопать бы повторно. Сегодня же собираться надо.
Только в ТопТаун нахрапом не сунешься. Послать Князю грамотку: отдавай невесту? Тот сразу запоет: зимний-де путь холоден и опасен, да и сердце отеческое не камень… С начала осени так поет. Чего тянет, непонятно, но тянет ведь! Дождались, что пришлось пластину тайком в подарке посылать…
Наместник встряхнулся. Привесил пластину на законное место. Когда в распадке появились лесные строители, Спарк снова начал носить Пояс даже на охоту. Снова назначил Судью. Только не Ратина — тот предпочел нанимать и школить стражу для будущей крепости. Так что судейским креслом пожаловали громадного поседевшего медведя из артели каменотесов. Зажили почти так же, как на Волчьем Ручье…
И опять все кувырком. Если просто жизнь такова, какова же она в сгущенном виде?
Дежурный увел Тигренка в гостевой дом, отогреваться с дороги. Внизу, перед большим очагом, собрались люди и звери: Судья, начальник стройки, командир гарнизона, маг, главный повар… Опоясанный мог выйти к ним и приказать… да что угодно. За Спарком стоял Волчий Ручей; и взятый «на щит» ГадГород; и Пустоземье, которое больше не было пустым; и даже мечта — Город-на-Мосту — все было честно прожито от звонка до звонка. Игнат перебирал пластины, радуясь, что перечеркнуто всего пять, и думал: «Вот я завоевал право говорить, что хочу. И что мне сказать? Сказать-то нечего. Сейчас в тридцать лет, мне кажется, что я должен оставить после себя… ну, или совершить… что-то более важное, чем приличествующее двадцатилетним… Потомуто я и строю храм; потому-то и пытаюсь сшить миры. Да, но в сорок-то лет, в пятьдесят — дальше! — что я буду думать о себе сегодняшнем?! Столько ли будут стоить мои мечты и мои цели?»
Наместник спустился в общий зал и долго молчал, прежде чем отдавать приказы.
Приказав сменить охрану, а паче всего не подпускать к старшей дочери никого из ее прежних людей, Князь не успокоился. Домик в ТопРауме, где Лиса мирно проживала с мужем, тоже взяли под осторожный присмотр. Ожидали, что Алиенор попробует связаться с прежней горничной. Только не ожидали, что в один морозный, солнечный день из Лапушкина Распадка прикатит санным путем чуть не полусотня румяных лесовиков, обвесит все стены мехами на продажу, досуха выпьет соседний трактир… В довершение гулянки, гости накрыли столы прямо во дворе, без капли уважения к трескучим морозам-«душегрызам», и откупорили привезенное с собой. Ватажники провожали на юг рослого мужчину верхом на громадном золотистом ардавире. Дарили прощальные подарки. Громко желали добра и удачи в пути. Набили морды трем уличным забиякам. Десяток любопытных заманили к столам, где упоили до лежачего положения. Княжеские наблюдатели оказались в том десятке, и теперь дровами лежали поперек сеновала. Так что подсматривать за домом оказалось некому.
Андрей Нишарг, которому Князь поручил охранять шуструю доченьку, особенно не огорчился. Известно же, что на ардавирской породе одним дворянам позволено ездить. На южной заставе владельца золотистого коня вежливо попросили прочитать герб — а он и выдал. Старый, давно забытый «танцующий журавль». Наследники «журавля» разыскивались уже лет двадцать, им причиталось несколько завещанных владений; сами они имели долги перед разными людьми — большие и не слишком. Сын Ратри Длинного задал немало работы законникам, заявив прилюдно, что намерен разобраться в своих обязательствах до весны.
За всей празднично-бумажной суетой ТопРаумская Ратуша не обратила внимания на тройку тайных гонцов. Сотник выпустил их через боковую калитку глухой полночью. Всадники торопились в столицу, предъявляя подорожную с гербом великокняжеской семьи. Везли они, по всей видимости, чтото крайне важное. Открыто носили броню и оружие; на постоялых дворах не отходили ни на шаг от лошадей, сами чистили даже заводных, и спали только по очереди.
Игнатова очередь спать началась с закатом. В полночь усатый маг разбудит Майса; а тот поднимет Спарка уже перед рассветом. Наместник сам так устроил — чтобы полюбоваться восходом.
Но до восхода еще целая ночь впереди. Можно зарыться в душистое сено, завернуться в толстый плащ — и спать. Сколько получится. И видеть сны.
Сегодня приснился Петр, и Игнат тут же заинтересованным голосом его спросил:
— Мне являются те, с кем есть что-нибудь общее. Например — ты женился на Ирке, потому и снишься?
Петр оправил строгий костюм:
— Нет, я Кате предложение сделал. Она тоже… там, у тебя побывала.
— А что так?
— Да, понимаешь, я в твою историю поверил, — торговец маслом и конфетами чуть приподнял брови: дескать, вот от кого не ждал.
— Из-за Иркиных золотых колец? Или после того, как я матери приснился?
— Дурак ты, Игнат, — заулыбался Петр во все тридцать два зуба, — У меня щит на вешалке висел, когда ты еще под стол пешком ходил. Мне, пожалуй, легче всех поверить было. Да и Катя рассказала кое- что.
— Катя, хм… Что ж ты на Ирке не женился?
Кащей задумчиво охлопал круглое брюшко.
— А я же теперь предпринимаст. Буржуй, спекулянт долбаный. Если осенью не уберут, так весной посадят. Ну и вот, сомневаюсь я, будет ли Ирка мне передачи носить, если она твоего подвига не
