Вот уже два месяца, как Цируль находился в следственном изоляторе Бутырки. И сейчас, глубокой ночью, сидя на своей шконке у окна, Цируль не спал. Не оттого, что в камере работал телевизор. Нет, телевизоры работали почти круглосуточно. Братва смотрела все передачи подряд.
Все мысли старого вора были о воле. Хотя сейчас, в два часа ночи, все в камере спят, за исключением четырех человек, которые с большим вниманием смотрят телевизор, Цируль решил написать записки- малявочки на волю. Он протянул руку к тумбочке, стоящей около кровати, чтобы достать блокнот с ручкой. Ручка упала. Смотрящие телевизор тут же повернули голову к Цирулю.
Один из них с приветливой улыбкой спросил:
– Павел Васильевич, не мешаем? А то, если скажешь, тут же выключим ящик.
Цируль отрицательно покачал головой.
– Да нет, гуляй, братва, – коротко ответил он и поднял с пола упавшую ручку. Ему предстояло написать три малявы на волю, которые потом он должен передать через адвоката, визита которого ожидал завтра.
Первая предназначалась старому корешу Цируля, известному вору в законе Робинзону Арабули, по кличке Робинзон, который, как и Захаров, отбывал наказание в Бутырке и сидел недалеко от него. Цируль дрожащей рукой вывел короткое приветствие:
«
Вторая малява предназначалась одному из приближенных Цируля, который накануне сообщил ему через адвоката, что в усадьбе, которая расположена рядом с виллой Цируля, хранился целый арсенал оружия: огнемет «шмель», автоматы Калашникова и два «кипариса», ручные гранаты.
Сразу же после ареста Цируля этот приближенный немедленно вывез все в неизвестном направлении и по секретной почте, через адвоката, послал маляву Цирулю с рапортом о проделанной работе. Однако такое известие отнюдь не обрадовало Цируля, и сейчас он сочинял грозный разнос за такое самоуправство.
«
Цируль не случайно написал такую грозную записку. Он прекрасно знал законы и понятия уголовного мира, знал, что в случае дальнейшего движения этого оружия «шухера», братва может готовить ему предъяву по поводу того, что оружие было запаленным, то есть ранее использовалось. Поэтому он и устроил разнос своему подопечному.
Третья малява предназначалась Розе, его жене. Покончив с приветствиями осиротевшей в одночасье семье, Цируль затянулся и приступил к главному. Он стал выводить на листке неровные строчки.
«
Об отношении к себе работников следственного изолятора Цируль писал чистую правду. Действительно, он был достаточно тонким психологом и видел, как многие конвоиры, корпусные, оперативные работники с трепетом смотрели, когда он проходил по коридору, бросая на него взгляды, полные уважения.
А вчерашний вызов к лейтенанту-воспитателю просто позабавил его.
Должность воспитателя была при любом следственном изоляторе, вне зависимости от того, что контингент был взрослый и серьезный, умудренный большим жизненным опытом. Как ни странно, должность воспитателя полагалась и тут.
В корпус, где находился Цируль, недавно зачислили воспитателем молодого лейтенанта, который закончил один из педагогических институтов и был призван в Вооруженные силы. Однако каким-то образом этому лейтенанту удалось, вероятно, с помощью знакомых, устроить перевод во внутренние войска.
Он был зачислен в штат следственного изолятора Бутырки. А поскольку имел педагогическое образование, то тюремное начальство, узнав об этом, предложило ему должность воспитателя в одном из корпусов.
Вызов Цируля к воспитателю позабавил всю камеру. Цируль сам по этому поводу отпустил шутку, и вся камера дружно смеялась. Цируля, в возрасте пятидесяти семи лет, с двадцатью годами отсидки, с семью ходками вызывать к какому-то молодому безусому лейтенанту!
– Перевоспитывать будет! – под общий хохот пошутил Цируль.
На самом же деле вызов Цируля к воспитателю имел совсем другую цель, которой не знал даже сам лейтенант.
Лейтенант зашел в камеру Цируля в шесть часов вечера, когда рабочий день для работников следственного изолятора практически заканчивался. Он зашел вместе с корпусным. Войдя в камеру, он огляделся.
Обитатели камеры вместе с Цирулем внимательно смотрели на него. Лейтенанту было на вид около тридцати лет. Светловолосый, худощавый, в круглых очках с толстыми стеклами. Оглядев камеру, лейтенант сделал неуместное замечание, на которое братва никак не отреагировала.
Затем он перевел взгляд на Цируля и неожиданно обратился к нему:
– А вас, заключенный Захаров, попрошу следовать за мной.
– Зачем еще? – недовольно спросил Цируль лейтенанта.
– Попрошу не пререкаться! – сказал лейтенант строго.
Сокамерники Цируля внимательно следили за дальнейшим развитием происходящего. Цируль почувствовал это. Ему нужно было держать марку вора в законе и, прежде всего, показать перед сокамерниками его воровское превосходство над этим ментом.
Цируль медленно слез со шконки, так же медленно всунул ноги в ботинки и совершенно равнодушно направился к двери. Конвоир и лейтенант продолжали стоять. По тюремным правилам, Цируль должен был заложить руки за спину, скрестив их, и в сопровождении конвоира направиться по указанию тюремного начальника.
Однако Цируль шел совершенно раскованно, так называемой блатной походкой, характерной для зэков, не в сторону дверей, а в сторону дальняка, где располагался туалет. Он медленно подошел, расстегнул штаны и мощной струей помочился, издав при этом пару соответствующих моменту звуков. Братва восприняла это на «ура». Еще бы – по всем канонам криминального мира он показал свое презрение к тюремному начальству! А это было достаточно неожиданным. Неважно, хотел ли Цируль в это время мочиться, дело не в этом. Главное, он оказался на высоте. Многие из заключенных давились со смеха, другие с трудом сдерживали улыбки, чтобы не вызвать гнев тюремного начальства.
Лейтенант ничего не понял, а конвоир, стоящий рядом с ним, тоже заулыбался, но прихлопнул рукой рот, скрывая улыбку. Затем Цируль вышел, помыл руки, медленно подошел к своей шконке, тщательно вытер белоснежным полотенцем руки. После этого он сказал:
– Куда идти, вертухай?
Конвоир заморгал глазами. Лейтенант будто опомнился, что теперь очередь за ним.
– Ко мне в кабинет, – сказал он и пошел впереди.
Сокамерники провожали Цируля негромким улюлюканьем, показывая этим свое восхищение и
