Бренда Джойс
Темный огонь
Часть первая
ВЛАСТЕЛИН ТЬМЫ
Глава 1
Николас Брэгг, лорд Шелтон, стоял у французского окна, глядя наружу и вертя в пальцах письмо. Вид, открывавшийся из окна, был поистине великолепен: бесконечные зеленые лужайки и газоны, тщательно ухоженные, густые заросли розовых кустов, длинный, извилистый подъездной путь, а вдали – холмы и дубовые рощи в роскошном убранстве последних дней лета. Но графа ничто не радовало. Скривив крепко сжатые губы, он смял письмо.
– Ч-черт!
Он произнес это с большим чувством и в ту же секунду яростно отшвырнул письмо.
А потом начал шагать взад и вперед.
Граф был одет, как обычно, в плотно облегающие бриджи, высокие черные ботинки и тонкую льняную рубашку, расстегнутую до середины груди. Графа не интересовали викторианские правила приличий. В каждом движении графа ощущалась огромная сила и едва сдерживаемая энергия; он чем-то напоминал ягуара или пантеру. Чуть приостановившись, он посмотрел на валявшийся на полу смятый листок бумаги, испытывая мальчишеское желание поддать его ногой. Но от этого письмо не исчезло бы. И не исчезла бы та особа.
Подопечная.
Граф обругал свою покойную жену, ничуть не сожалея о ее смерти.
Потом он подошел к окну и запустил пальцы в свои растрепанные волосы – невероятно густые и невероятно черные, настолько черные, что в лучах солнца они отсвечивали синевой.
Видит Бог, граф был слишком занят своими делами, чтобы изображать из себя няньку для какой-то девицы. Его жизнь была рассчитана по часам, и ему совсем не хотелось, чтобы невесть откуда объявившаяся подопечная вносила в нее путаницу. Близилось время сбора урожая, и еще ему пора было отправляться в Ньюмаркет, на ярмарку, чтобы присмотреть нескольких племенных быков. А его жеребец, Ноу-Регрет, в следующую субботу должен участвовать в скачках, и, черт побери, граф не собирался пропускать это событие. И вообще он намеревался следующие две недели провести в Лондоне, а до этого должен был уладить кое-какие дела в имении. Черт бы ее побрал!
Интересно, сколько ей лет?
Граф злобно поднял письмо; разворачивая смятую бумагу, он порвал ее. С ничего не выражающим лицом он снова всмотрелся в ровные строчки; лишь его серые глаза, такие светлые, что иной раз казались серебряными, сверкали гневом. Ей было семнадцать. Семнадцать, черт побери, и, если верить ее тетушке Матильде, девица являла собой сплошной клубок неприятностей… из-за чего ее и отправляли к нему.
Граф выругался.
– Я ее запихну в детскую, к Чеду, – мрачно решил он. – Может быть, там от нее будет хоть какая-то польза.
На мгновение он усомнился, подумав, что пятилетний мальчик – не компания семнадцатилетней девушке, но тут же отбросил эту мысль.
Его жене было семнадцать, когда они впервые встретились. Граф почувствовал нечто вроде разочарования, и его гнев усилился. Он не собирается горевать об этой лживой, неверной суке, которая, если христиане не врут, должна сейчас гореть в аду. Впрочем, он не верил в ад – да и в Бога тоже, если уж на то пошло.
Жеребец графа был таким же черным и огромным, как и его хозяин. Конюхи отлично знали привычки лорда. Ни один из них и глазом не моргнул, когда Ник вскочил на широкую спину неоседланного коня и мгновенно пустил его в галоп. Жеребец понесся по подъездной дороге, которую каждый день тщательно выравнивали, подсыпая гравий. Это был приказ, отданный супругой графа, и по сей день он оставался в силе. Несмотря на то, что после смерти графини прошло уже четыре года, Ник не потрудился отменить ее распоряжение. Подъездная дорога тянулась на четыре мили по земле Драгмора, а потом выходила на тракт, ведущий в Лессингу, и далее – к Лондону. Граф повернул коня с дороги на тщательно ухоженную лужайку. Он знал, что садовники считают его жутким невежей. Они думали, граф не догадывается, что каждый раз, когда копыта его коня уродуют лужайку, им приходится торопливо укладывать новый дерн, прежде чем хозяин заметит беспорядок. Ник улыбнулся. Это были его лужайки. И он будет по ним ездить, когда ему вздумается.
Конь и всадник, словно превратившись в единое существо, перелетели через высокую, толстую каменную стену. Но на другой стороне граф сразу же сдержал коня, чтобы не перепугать пасущихся неподалеку овец – его собственных овец, – а дальше, на следующем пастбище, щипали траву чуткие кобылы с веселыми жеребятами, и их тоже нельзя было тревожить. И граф ни за что не стал бы скакать через пшеничное поле. Никогда он этого не делал и никогда не сделает.
Он позволял себе портить только чертовы лужайки, за которыми ухаживали пятнадцать садовников.
Когда граф вернулся к конюшням, его рубашка промокла от пота и облепила его мощный торс. Конюхи торопливо выбежали ему навстречу, чтобы принять жеребца. Но граф небрежным жестом отослал их. Он сам добрых полчаса выхаживал коня, пока тот наконец не остыл.
Старший конюх, пожилой человек по имени Виллард, наблюдал за ними издали, задумчиво жуя табак. Его племянник Джимми, двенадцати лет от роду, лишь недавно поселившийся в Драгморе, не сводил с лорда широко раскрытых глаз.
– Дядя, а правду ли говорят, – прошептал наконец парнишка, – что граф – сам дьявол? Я уж сколько раз об этом слыхал.
