— Кроме того, его следует одеть во что-нибудь другое. — И, внимательно посмотрев на Уортона, добавила: — Я не думаю, что у вас найдется хотя бы чистая рубаха, не так ли?
— Прошу прощения, миледи, но в пылу сражения я забыл о ней, — насмешливо поклонился Уортон. Неуклюжая шутка простолюдина придала ей силы.
— Ну что ж, нелегко будет найти одежду такой длины, которая была бы достаточной ддя твоего господина, однако попробую поискать в монастырской больнице.
Она выскользнула из дома, прежде чем Уор-тону удалось задержать ее, и впервые с тех пор, как увидела сломанный замок на дверях, вздохнула с облегчением.
За какие прегрешения небо посылает ей такие страдания? Ей хотелось надеяться, что худшее уже позади; она истово молилась, чтобы небо наконец послало ей покой, а горе, неотступно преследующее ее, ежеминутно напоминающее о себе, оставило бы ее. Она не рассчитывала обрести счастье. Но хотя бы светлую печаль вместо гнетущей тяжелой тоски неужели она не заслужила? Немного погодя ей показалось, что Бог услышал ее молитвы. На самом же деле это были пустые надежды. Господь отвернулся от нее, может быть, навсегда.
Выйдя из сада, где она выращивала лекарственные травы, Эдлин оказалась в монастырском дворе, где располагались все необходимые постройки. Отсюда хорошо были видны кельи монахинь, монастырская больница, амбары и жилье для мирских гостей, где обитала и она. В центре стоял храм, который торжественно возвышался, стремясь шпилем в небеса, объединяя все сущее под своей божественной сенью.
Стадо монастырских овец мирно щипало траву у больших каменных ступеней, ведущих к кладбищу, и одна не очень знатного происхождения монахиня кормила кухонными отбросами трех хрюкающих свиней. Здесь ничто не напоминало об ужасах и кровавых жестокостях постоянно идущих войн. Бароны сражались против принца, они сражались друг с другом, они делили земли и замки, топча и разрушая, сжигая и убивая. Война стала плотью и кровью, она стала жизнью мужчин. Эдлин всегда помнила об этом и не желала смиряться с происходящим.
По другую сторону церкви — через дорогу — на своей собственной небольшой территории, хотя и в подчинении Истбернского монастыря, жили и работали монахи. Монахини занимались знатными странниками и больными, монахи — бродягами и прокаженными. Каждый занимался своим делом.
Каждый, за исключением Эдлин.. Чтобы понимать это, она не нуждалась в указаниях леди Бланш. Она чувствовала это каждый день, и когда она пересекала площадь, ей внезапно захотелось оказаться где- нибудь в другом месте. Где угодно — пусть это и чистое безрассудство. Она слишком долго была хозяйкой в своем собственном доме, чтобы так легко привыкнуть жить под чьим-либо руководством, несмотря на…
— Леди Эдлин!
Эдлин стремительно повернулась на звук любимого голоса.
— Вы были где-то так далеко. — Настоятельница монастыря взяла Эдлин под руку и повела ее в сторону больницы. — Вам не хотелось бы вернуться к нам? Мы весьма ценим ваш здравый смысл. — Она говорила мягко, почти нежно, стремясь заглушить ту боль, что вечно терзала леди Эдлин.
Леди Корлисс улыбнулась, и нахлынувшее чувство вины затопило сознание Эдлин. Настоятельница не заслуживает такого предательства. Эта леди, такая почтенная, такая царственная особа, всегда приходила на помощь Эдлин, когда та нуждалась в ней, никогда ни единым словом не обижала ее, всегда отзывалась о ее не столь уж глубоких знаниях с таким неподдельным восхищением, что тоска, грызущая ее душу, затихала.
— Дорогая, вы выглядите такой взволнованной. Я могу вам чем-нибудь помочь?
«Да, да! — хотелось закричать Эдлин. — Скажите мне, что мне делать с раненым рыцарем, с его жутким прислужником, с самой собой?! Что мне делать, леди Корлисс?» Но ничего подобного она, разумеется, не произнесла.
— Если вы переживаете из-за того, что отказались дать леди Бланш опийный сироп, то ради Бога оставьте это. Вы были абсолютно правы, я так ей и сказала, когда она позволила себе прийти ко мне жаловаться.
Наклонив голову, леди Корлисс внимательно посмотрела на Эдлин из-под седых бровей.
— Я знаю, вы думаете, что я не вижу, как леди Бланш обращается с вами. Напрасно. Я знаю и принимаю определенные меры, чтобы исправить это. Конечно, она не прислушивается к моим замечаниям и клянется, что докажет, сколь вероломны вы на самом деле. Но я сказала ей, что леди Эдлин — невинная душа, которую очень обидели, и не следует добавлять ей горя.
По мере того как мать-настоятельница говорила все это, чувство вины Эдлин становилось все нестерпимее.
— Не такая уж я невинная, — пробормотала она, впрочем, едва слышно.
— Ваши незначительные грехи, которые есть у любого человека, не могут служить оправданием той несправедливости, которой вас подвергли недостойные люди. — Подняв руку, леди Корлисс указала в сторону церкви. — Конечно, кто я такая, чтобы судить? Я постоянно молюсь о том, чтобы вам было легче нести тяжелый крест судьбы вашей, чтобы миру открылась правда о вашей доброте и честности. Я еще увижу, как благоволение Господа нашего снизойдет на вас. Ничто не поддержит нас так, как молитва и непоколебимая вера.
Леди Корлисс начала молиться, и Эдлин стала молиться вместе с ней. Под воздействием молитвы ее мысленному взору предстал раненый рыцарь в хранилище. Она поклялась ничего не рассказывать, но леди Корлисс руководила двадцатью двумя монахинями знатного происхождения и их слугами, удачно используя дипломатию и проницательность. Она опытна, честна и великодушна. Что в том дурного, если она расскажет ей все? Эдлин очень захотелось сделать это. Какой груз снимется с ее совести, какое облегчение это принесет ей!
— Что, если… что если на самом деле я великая грешница? Тогда Божья немилость падет на головы всех обитателей монастыря? — Эдлин ждала ответа, затаив дыхание.
— Леди Эдлин, вы же не ребенок. Пути Господни неисповедимы. Он дает одним и отнимает у других. Почему это происходит, нам, смертным, понять не дано. Однако, если хорошенько помолиться, Господь иногда посылает нам радость постичь промысел Божий. — Удовлетворенно улыбнувшись, леди Корлисс добавила: — Подумайте сами. Когда умер лорд Джэггер, да будет ему земля пухом, денежные поступления, на которые вы основали монастырь и опекали его первое время, внезапно прекратились. И нам пришлось доказывать самим себе, что мы в состоянии обеспечить себя едой, одеждой и лекарствами. И милостью Божьей нам это удалось. То, что произошло с вами, это трагедия, но для нас это оказалось приятным откровением. — Она сжала руку Эдлин. — Вы увидите, что ни делается, все к лучшему. Верьте, все мы в руках Господних!
Эдлин задумчиво наклонила голову и стала разравнивать ногой грунт на дорожке, и без того гладкой.
— Но это не совсем то, что вы думаете.
— Вам не станет легче, если вы поделитесь со мной своей тайной?
— Я поклялась, и это не моя тайна.
— Тогда вы должны поступать так, как сами считаете нужным. Вы человек совести. И, я уверена, сделаете правильный выбор. — Они дошли до дверей больницы, и леди Корлисс сказала: — Довольно об этом. Что вы собираетесь делать дальше?
«То, что считаю правильным», — подумала Эдлин и, слегка запнувшись, произнесла:
— Мне нужна… рубаха.
— Какая рубаха? — без особого удивления спросила настоятельница.
— Обычная, в которые мы одеваем больных. Леди Корлисс не колебалась ни секунды.
— Подождите здесь. — Она исчезла в больнице и через некоторое время вернулась, держа в руках что-то вроде балахона из грубой ткани. — Вот, получайте. А теперь идите, и да поможет вам Бог.
Эдлин отправилась обратно через монастырскую площадь. На секунду она обернулась и увидела, как леди Корлисс медленно шла в сторону церкви.
— Она опять станет молиться за меня, — прошептала Эдлин. Наверное, она должна была бы почувствовать еще большую вину, но молитва настоятельницы как бы очищала душу Эдлин, а сказанные в конце разговора слова требовали действий.
