муниципальный налог ближайшим городам. Нет ни работы, ни образования, и то, что еще не сделано с нами нашими собственными людьми, завершают иорданцы.
- Смерть нашим братьям!
- Я еще не кончил, потому что надо еще сказать о самом худшем. Мы живем в раю по сравнению с лагерями в Полосе Газы, находящимися под контролем всемогущих египтян. Знаете ли вы, что значит для беженца получить разрешение на поездку из Газы в Египет? Сначала надо дать взятку полудюжине чиновников, чтобы получить документы. За-тем на границе надо заплатить непомерный таможенный налог или оставить египтянам все ваши пожитки. Наших мальчиков среди ночи вытаскивают из лагерей и заставляют служить в египетской армии, обучают в ужасных условиях и бросают в бой совсем непод- готовленными. Мы даже не можем представить себе, сколько наших людей брошено в тюрьмы и замучено насмерть. Каждый день больше ста человек умирают от туберкулеза, дизентерии, тифа или холеры. А что произошло, когда мы попытались организовать бе-женцев в Газе? Иерусалимский муфтий по египетскому приказу заслал туда своих убийц. Если человека бросили в тюрьму, его жена, дочери, сестры и мать ждут прихода египет-ских солдат, которые их обесчестят и изнасилуют!
- Чарльз Маан лжет!
- Смерть Чарльзу Маану!
Кресла, едва закрепленные на месте, стали швырять в сторону сцены.
- Ага! Вот и собаки Абдаллы! В точности по сигналу!
С самодельными дубинками, спрятанными под одеждой, приблизились Мстители-леопарды, но уже началось столпотворение и масса людей бросилась к выходу.
В этот момент мой отец, бессмертный хаджи Ибрагим аль-Сукори аль-Ваххаби, вы-тащил Чарльза Маана с трибуны, взошел на нее, достал огромный пистолет и выстрелил в воздух перед микрофоном. Звук был как от залпа десятка орудий, и эхо от него, отразив-шись от каменных стен, едва не пробило наши барабанные перепонки. Все машинально попрятались кто за что.
- Любезнейше удалите предателей, и мы продолжим, - сказал он успокоительным тоном. Его приказ не выполнили, пока он не выстрелил еще несколько раз. - Пожалуйста, братья мои, мы еще не закончили наши дела. Это демократический съезд. Вернитесь на свои места.
Последний выстрел заставил всех шмыгнуть на свое место, и порядок был восста-новлен.
- Мы совершили грех! - сказал отец. - После четырнадцати веков ненависти мы в конце концов намеренно, расчетливо и высокомерно, приняли войну, которую, как мы по-лагали, не могли бы проиграть. Мы не защищали нашу землю!
...Никто из нас не был совсем ослеплен ярким светом гостеприимства арабских ли-деров, и это вдвойне относится к нашим братьям на Западном Береге.
- Кайф, - сказал отец, смягчая голос. - Для нас слово глубокого смысла. Оно означа-ет ничего не делать, ничего не говорить, ни о чем не думать. Мы обманываем себя, говоря, что кайф - это совершенная форма терпения; по-настоящему кайф - это философия наме-ренного бездействия, полусонного существования, не выходящего за пределы личной фантазии. Мы погружаемся в кайф, полубессознательное состояние, чтобы облегчить ре-альность нашего страдания. Мы - люди, запертые в своем собственном сознании. А клю-чи перед вами. Мы потерпели неудачу в испытании войной, но смеем ли мы потерпеть не-удачу снова? Говорили, что нет надобности учить наших детей, их жизнь научит. Можете ли вы сказать, чему учит жизнь наших детей?
Хаджи Ибрагим завладел тишиной и держал ее в своих руках. Я никогда не слышал, чтобы он так говорил. Должно быть, это умение пришло от многих часов размышлений, и слушатели смотрели на сцену, как будто они слушали пророка.
- В нашем вымышленном мире нам нравилось видеть себя такими высокими, что тысяча лестниц не достанет до нашей головы. Мы считаем себя благородными людьми, скорее умрем от голода, чем станем просить о помощи... нашей левой руке не нужна наша правая рука... лучше умереть с честью, чем жить в унижении. Нам хотелось думать, что голова без гордости заслуживает отсечения. Если мы верим во все это, то почему же мы принимаем жизнь как паршивые собаки в этих проклятых лагерях?
Наше время кайфа кончилось, братья мои. Мы должны перейти бурную реку. Мы больше не можем доверять свою судьбу ворюгам, которые бросили и надули нас. Мы не можем убаюкиваться лживой музыкой мести. Мы должны набраться мужества сознаться, что совершили ужасную ошибку. Только это отопрет те ящики, в которые мы сами себя заперли, и позволит нам ступить на ту дорогу, что поведет нас обратно к нашим домам и землям. Иначе нам придется еще десятилетиями довольствоваться лживыми обещаниями, наши бороды станут белеть, а наши животы и умы - протухать, и даже стервятники не за-хотят подобрать наши кости...
А что до евреев, то они не побежали в 1948-м и не побегут в будущем. Сладкий сон о новом арабском вторжении - жестокий обман, потому что невозможно бросить отчаянных людей в море, не уничтожив при этом самих себя. Плата за вооруженную победу над ев-реями может быть только на словах, а не на крови. С евреями мы должны встретиться с искренним желанием мира, и тогда весь свет будет с нами. Мы больше не можем позволить себе роскошь получать самую большую радость в жизни оттого, что убили еврея. Мы должны выглядеть разумными. Мы должны установить доверие, и я верю, что с ев-реями можно иметь дело. Настоящая война, которую нам надо выиграть, - это вступить в честный диалог с евреями, и единственная победа, которой надо добиться, - это победа в умах Запада.
Кто-то зааплодировал в конце речи отца. Когда улеглось впечатление от суровых от-цовских слов, я понял, что он старается плыть против течения, против многих веков зака-менелой ненависти. Мне стало очень страшно, что какая-нибудь горячая голова покусится на его жизнь. А потом страх уступил место все большей гордости. О хаджи Ибрагим, та-кой великолепный, такой отважный. Какой еще человек - от пустыни до моря - встал бы перед своими братьями и посмел бы говорить такие слова?
- Нам нужно проголосовать резолюцию этого съезда, - сказал Чарльз Маан. - Я вам ее зачитаю. 'В этом съезде участвовали делегаты, реально представляющие беженцев За-падного Берега, наиболее пострадавших от войны. Мы выражаем наше убеждение, что мы должны иметь равный голос в нашей собственной судьбе. Мы выражаем требование переговоров о возвращении в наши дома и о размораживании нашего имущества независимо от того, кто политически управляет Палестиной. Мы выражаем нашу волю сесть и гово-рить с представителями Государства Израиль о прекращении нашего изгнания. Мы выби-раем делегацию, которая представит нас в Международной арбитражной комиссии в Цю-рихе позже этим летом. Делегация будет состоять из хаджи Ибрагима аль-Сукори аль-Ваххаби, г-на Чарльза Маана и шейха Ахмеда Таджи'.
Голосование прошло как спад напряжения. Главное, руководители сумели удержать съезд, говорили грубые слова, раскрыли умы и приняли благоприятную резолюцию - все за один день. Делегаты шествовали к столу на сцене и брали баллотировочные шары: бе-лые - за, черные - против. Предсъездные надежды сбывались.
Голосуя, делегаты делали взносы в большую коробку для затрат на встречу и от-правку делегации в Цюрих. Я ждал в кинопроекционной, пока сосчитают деньги, а деле-гаты выходили из зала. Мне послышалось разочарование. Деньги не соответствовали за-тратам, и намного меньше денег было на поездку.
- Кто-нибудь знает, сколько это будет стоить? - услышал я через все еще не выклю-ченный микрофон.
- Все зависит от того, сколько будет продолжаться встреча в Цюрихе. Во всяком случае, много тысяч долларов, - сказал отец.
- За мой авиабилет заплатит одно католическое благотворительное учреждение, оно же и приютит меня в Цюрихе, - сказал Чарльз Маан. - Но я не могу отправиться один.
- Нас погубили, - вздохнул шейх Таджи. - Мы по горло в долгах.
- Как-нибудь Аллах позаботится, - сказал отец.
- Думаю, может быть Аллах нас не слышит, - ответил Таджи.
- Может быть, я смогу помочь Аллаху, чтобы он нам помог, - сказал отец. - Я знаю некоторые тайные средства, так что не отчаивайтесь.
Я уже собрался уходить из кинопроекционной, когда воздух внезапно наполнился свистками, криками военных команд и топотом башмаков, быстро перебегавших мощен-ную камнем площадь. Я подбежал к
