обедать, а Мирошка шел к переписчику Климяте, вместе с которым он жил в его каморке. Климята варил в глиняном горшке горох с мясом. Они брали деревянные ложки и начинали обедать.
– Ешь, Мирошка, – заставлял мальчика Климята. – Тебе надо сил набираться, расти быстрей. Когда я умру, ты Полоцкую летопись дописывать будешь.
В тихие летние ночи, когда небо на всю необъятную ширь было засеяно золотыми зернами звезд, Климята с Мирошкой взбирались на колокольню кукейносской церкви. Затихал город, замолкали людские голоса, лишь изредка перекликались вои, стоявшие на заборолах, и постепенно глубокий сон, словно теплый мягкий воск, склеивал веки. Только небо оставалось бессонным, живым.
– Гляди, Мирошка, – переходя на шепот, говорил Климята, – гляди, сколько звезд горит над нами. Знать бы, что там, наверху, делается. Помру, а не узнаю. Жаль… Страшно мне. Порой чудится, что чей-то глаз глядит с небес прямо в душу, и не спрятаться от него ни за какими стенами.
Он ненадолго умолкал, потом шепот раздавался дальше:
– Кто зажег этот вечный огонь? В пергаменте эфесца Гераклита Темного написано: «Этот космос, один и тот же для всего сущего, не создал никто ни из богов, ни из людей, но он всегда был, есть и будет вечно живым огнем, то загорающимся, то потухающим».
Климята крестился, и Мирошка видел страдание на его лице. Так не похож был ночной переписчик пергаментов на того веселого, улыбчивого, уверенного Климяту, который утром учил детей в школе.
– Страшно мне от мыслей таких, – признавался Климята Мирошке. – Не в божьей церкви, не на святой колокольне мысли такие греховные, дьявольские должны приходить, а в аду, в огненной смоле. Гераклит Темный давно, видать, в аду…
Всплывал над Кукейносом, над рекой и туманными лесами легкий месяц – небесный челн. Сначала он был ярко-красный, потом желтел и в конце концов становился серебристо-белым, как снег.
– А почему месяц такой белый? – допытывался Мирошка у Климяты и, не дождавшись ответа, сам объяснял переписчику пергаментов: – Туда дикие гуси летят, как холода наступают. От их перьев и месяц белый. Так мне отец говорил.
– Не верю Гераклиту Темному, – страстно молился, исступленно шептал Климята. – В троицу верю – в бога-отца, бога-сына и в святого духа. Верю тебе, слышишь, боже?!
Он обессиленно, с мокрым от пота лбом вглядывался в ночной мрак, глаза его блестели, под ними трепетали суровые тени. Ответа ждал он, таинственного знака, какого-нибудь слова, но молчало небо, молчала ночь…
Мирошке нравилось играть с маленькой княжной. Желтый песок, из которого возводится неприступная крепость, мотылек, превращенный воображением в страшного огнедышащего дракона, делают равными всех детей, где бы они ни родились – в богатом тереме или в крытой соломой землянке. Софье, чувствовал мальчик, тоже было интересно играть с ним. Она не знала многого из того, что знал Мирошка. Она была комнатным цветком, который боится холода и ветра, зноя и дождя.
Мирошка учил княжну понимать язык природы, который он хорошо выучил в Горелой Веси, когда почти ежедневно бывал с Яковом в пуще. Земляные черви выползают наружу – к непогоде. Конь летом ложится наземь – перед мокрой погодой, зимой – перед вьюгой. В какую сторону спиной укладывается скотина, оттуда ветер дуть будет.
Он не задумывался над тем, надо ли это все знать княжне или нет. Ему нравилось учить. Сам того не подозревая, он хотел быть похожим на Климяту, своего учителя.
Добронега внимательно следила за играми детей. Каждый их шаг доносили ей челядницы. Княгиня с радостью отметила, что падчерица стала более веселой и ласковой.
Вячка бывал в Кукейносе наездами. Брови его были подпалены возле походных костров, кожа на лице посмуглела, обветрилась.
Узнав от жены, что дочь подружилась с мальчиком-смердом, князь велел привести Мирошку к себе в светлицу.
– Ты кто? – спросил он мальчика.
Мирошка от волнения словно язык проглотил. До этого времени князя Вячку ему приходилось видеть только издалека.
Вячка сидел, не сняв с себя походного красного плаща. Кожаные сапоги его были запыленные, стоптанные.
– Ты учишься у переписчика пергаментов Климяты? – встав, подошел вплотную к Мирошке князь. Мирошка несмело кивнул головой, ответил:
– Учусь.
– Какой же ты, брат, полочанин, если слово сказать боишься? – скупо усмехнулся Вячка.
– А я не полочанин, – поднял глаза на князя Мирошка. – Я из Горелой Веси.
– Откуда? Из Горелой Веси? Погоди-погоди… Это над Свислочью, в вотчине князя Рогволода? Так это тебя мой дружинник от волков спас?
– Меня, – с облегчением выдохнул Мирошка.
– Вон оно что, – засмеялся Вячка. – А у меня твой земляк есть. Сам тоже из Горелой Веси, а всем говорит, чтобы называли его Яковом Полочанином. В ловчие напросился.
– Яков в Кукейносе? – не веря своему счастью, чуть не присел от удивления Мирошка. – Его же друцкие вои убили.
– Жив твой Яков Полочанин. Таких, как он, ловких да быстроногих, убить непросто. Беги на конюшню к старшему конюшему Амельяну. Там они с Яковом коней готовят к завтрашней охоте.
Отвесив князю низкий поклон, Мирошка стремглав бросился из терема. Ему хотелось петь, кувыркаться через голову. Яков нашелся! Яков рядом с ним, тут, в Кукейносе! По дороге в конюшню Мирошка чуть не сбил с ног седельничего Михаила и получил от него добрый подзатыльник.
