– Это все связано с наследством Каванетти, о котором тебе пытался рассказать Майкл, – Что за наследство?
– Часть его памяти, коллективной памяти всех священников Каванетти, живущих и умиравших несколько веков. У Коула есть эта память.
– Что ты имеешь в виду под словом «коллективная»?
– То что, если Коул решит вспомнить, он может вызвать любого из нас живыми.
– Значит, ты тоже эта память.
– Нет. Я самый первый, Джессика. Я отец всех Каванетти.
Его голос затих. Джессика почувствовала дрожь, пробегавшую по спине.
– Обычно моя душа должна находиться в Коуле, как часть его памяти, как часть традиций винного завода. Но как ты знаешь, Коул порвал с традицией. А его дух так силен, что он решил отказаться от памяти, Джессику опять пробрал озноб, когда она поняла:
– Значит, его обмороки...
– Обмороки – это результат внутренней борьбы. Он не мог больше отказываться от наследства, Джессика. Я тоже силен. И пока он несет в себе ответственность, я буду прилагать усилия как защитник, и он будет страдать все больше и больше.
– А как ты появляешься?
– Я появляюсь в моем собственном образе. Я – то, что ты назвала бы – бестелесная субстанция.
– Но ты не кажешься таким. Ты касался меня. Ты теплый, как живое существо. У тебя совсем не такая бестелесная субстанция, о которой я слышала.
– Для меня нет ограничений. Джессика оторвала взгляд от его фигуры и посмотрела на Коула:
– Значит, как ты сказал, каждый раз, когда с Коулом случаются его обмороки, ты появляешься.
– Именно так.
– И в это время Коул не может двигаться, говорить или проснуться?
– Верно. Но запомни, только несколько человек могут видеть меня. Если сейчас войдут Шон или Люси, они увидят только тебя.
– А почему?
– Почему? – Козимо подошел к двери и выглянул, на улице шел снег. – Я пришел к заключению, что это не ты видишь меня, а та, которая спит в тебе.
– Значит, у меня тоже есть коллективная память?
– У всех есть. Просто ее больше, чем обычно у мужчин Каванетти.
– Что должен сделать Коул, чтобы избавиться от приступов?
– Он должен вернуться на завод, он должен осознать свою роль владельца и винодела.
– И после этого ты будешь удовлетворен?
– Ах, леди ночи... – Он взглянул на нее через плечо и тихо повернулся к ней. – Это будет очень трудно теперь, когда я узнал, кто ты.
Френк прижался к стене часовни, когда Шон проходила мимо, ее кожаные туфли хлюпали от сырости. Она придерживала пальто двумя руками, сутулясь от прохладного ветра, бросавшего хлопья снега ей в лицо. Френк видел, как она нырнула в часовню, и стал дожидаться, когда она включит свет. После этого он вышел из кустарника и пошел за ней.
Он дал двери захлопнуться за собой, она взглянула и испугалась, держа зажигалку у сигареты. Сигарета дрожала в ее губах, когда он приблизился к ней. Впервые он увидел смущение в ее глазах.
– Куришь? – презрительно усмехнулся он. – Ник не разрешает курить в постели?
Она не обратила на него внимания и щелкнула зажигалкой, сосредоточившись на пламени, которое она прикрывала ладонью. Потом она положила зажигалку в карман пальто. Шон справилась со смущением, и в ее глазах появилось обычное бесстыдство. Она была поглощена совсем другим, ее рука дрогнула, когда она делала новую затяжку.
– Ты ничего не понимаешь, Френк, – заметила она и выпустила на него клуб сигаретного дыма.
Френк посмотрел на это, слегка обезумев от розового кончика ее языка:
– Я знаю, где ты была, Шон, так что не лги.
– Ты следил за мной? Ты негодяй!
– Да! Следил. Я хотел увидеть, как далеко ты зайдешь.
– Я просто искала компанию.
– Компанию? Господи! Ты пошла туда, чтобы лечь в постель с моим братом. Господи, Шон! Неужели у тебя совсем нет стыда?
– Твой брат – настоящий мужчина. Он тот, кто может мне дать то, что мне нужно. Раз я не получаю этого от тебя, я могу идти туда, где смогу найти это.
– Потаскуха!
– Обзывай меня, как хочешь, Френк. Я заболеваю от твоего хнычущего тоненького голоса, и твой
