первых лошадей.
Оба с неприязнью посмотрели друг на друга. Полицейский спросил:
— Почему вы меня воспринимаете с такой враждебностью, мсье Лоби?
— Мне не нравятся люди вашей профессии, мне не нравятся ваши вопросы, и мне не нравится, когда кто-то отнимает у меня мое время. У меня другие интересы.
— Людовик Пятнадцатый?
— В том числе.
— Что, по-вашему, толкнуло мэтра Катенуа на такую ложь?
— Он обожает играть в шутки с друзьями и… не только с ними.
— Вам не кажется несколько рискованным — тем более для адвоката — смеяться над офицером полиции, занимающимся расследованием уголовного преступления, и бросать тень на друга, практически называя его потенциальным преступником?
— Он уже и до этого договорился?
— Он даже поведал мне о том состоянии отчаяния, в котором вы находились, и о вашем желании развестись.
Лоби расхохотался. Гремилли охватила злость:
— Не вижу в моих словах ничего смешного!
— Вам этого не понять!
— Но я только тем и занят, что выпрашиваю разъяснений!
— Самое комичное во всей этой истории — это то, что Марк-то как раз и был любовником Элен.
Чувствуя, что его все дальше и дальше уносит в море лжи, Гремилли готов был опустить руки, отдавшись стихии этого необычного для него мира, где полицию всерьез не принимали. Он был в растерянности и не знал, как себя вести в этой ситуации. Такое с ним случалось впервые. Когда Лоби открывал входную дверь, он задал ему вопрос, который задавал всем:
— Мадам Арсизак была вам симпатична?
— О нет!
— Почему?
— Потому что она ничего не знала о Людовике Пятнадцатом.
Гремилли страшно захотелось что-то сломать или разбить — настолько он был уверен, что над ним в очередной раз посмеялись. Его считали специалистом по самым изощренным хитросплетениям, некоторые из его младших коллег прислушивались к его советам и восхищались им, начальство ценило его… И на тебе! Какие-то перигёские буржуа позволяют себе изгаляться над ним! Так продолжаться больше не может!
Расстояние от дома Лоби до аптеки Сонзая было незначительным, и Гремилли преодолел его за считанные минуты. Посетителей в аптеке не было. Из лаборатории вышел довольно молодой черноволосый мужчина, подстриженный под римского императора Тита. Своим носом-пятачком, ясными и веселыми глазами он напоминал одного из чудных и добрых героев Жюля Лафорга[4].
— Мсье что-нибудь нужно?
— Мсье Сонзай?
— Он самый.
— Мы могли бы где-нибудь поговорить с вами?
— Можно… А в чем дело?
— Комиссар полиции Гремилли. Я ищу убийцу мадам Арсизак.
— Да сопутствует вам удача. Мадемуазель Валери!
Послышалось частое постукивание каблучков, и вскоре появилась Дюймовочка — девушка лет двадцати, маленькая и, казалось, очень хрупкая. Механическая улыбка осветила ее круглое фарфоровое личико.
— Мадемуазель Валери, на некоторое время оставляю магазин на вас. У нас с мсье дело.
В лаборатории каждый сел на табуретку.
— Не хотите ли выпить анисового ликера, приготовленного по моему рецепту, мсье комиссар?
— Нет, спасибо. Мсье Сонзай, на что вы тратите свободное от работы время?
— На провансальских поэтов. Я страстный поклонник провансальской поэзии. А вы?
— Никогда над этим не задумывался.
— И напрасно, позвольте вам заметить. Вы себя лишаете такого удовольствия!
— У меня еще есть время исправить свою ошибку. И давно вы влюблены в эту поэзию?
— Почти с самого рождения, точно не помню. Но по-настоящему я почувствовал этот обжигающий душу ритм в день нашей свадьбы с Жанной, ну, знаете, дочкой изготовителя гусиной печенки, который…
— Простите, я не из Перигё.
— Ах да, действительно! Как я вам сочувствую — более чудесного места в мире, чем Периге, отыскать трудно!
— Я обязательно учту это. Так вы говорите, свадьба открыла вам мир поэзии?
— Да, своего рода смена обстановки, что ли. Признаюсь вам по секрету: я ведь по натуре был раньше гулякой. Стоило увидеть какую-нибудь хорошенькую девочку — и я влюблен по уши!
— И, судя по всему, не ведали поражений?
— Ну почему же. Однако в неудачах я закалялся!
— Значит, вас можно назвать человеком с романтическим и восприимчивым характером?
— Вот это определение меня устроило бы.
— Я чрезмерно рад, что встретил наконец сердечного человека, который, вероятно, сможет мне рассказать, что на самом деле представляла собой Элен Арсизак. У вас такой богатый опыт по части женщин, что вы, как мне кажется, глубже других их понимаете.
— Я думаю, что знал Элен настолько, насколько это было возможно, в общем, как она сама себя знала.
— И каковы ваши ощущения?
— Дура.
— Дура?
— Полная дура.
— Вас не удивит, если скажу вам, что подобную оценку слышу впервые? Элен Арсизак обвиняли во многих грехах, но только не в глупости.
— И тем не менее это так.
— На чем вы основываете свое…
— Она предпочла мне этого придурка Музеролля. Кто бы мог предположить, а?
— Послушайте. Я не знаю, хорошо ли понимаю, но…
— Все просто, мсье комиссар. Она мне очень нравилась, эта Элен Арсизак, такая симпатичная, элегантная. Я бегал за ней так, как ни за какой другой. Я включил всю энергию, применил самые испытанные приемы. Так нет же! Она, смеясь мне в лицо, заявляет, что не свободна и не может мне ответить взаимностью, потому что она — любовница Музеролля, который ей дает именно то, что она ждет. Да она просто нахалка!
После некоторого молчания аптекарь добавил меланхоличным тоном:
— Думаю, что именно этот мой провал и вынудил меня окончательно уйти в провансальскую поэзию.
— И как давно случилось это приключение?
— Месяца два назад.
— Но вы мне сами говорили, что после свадьбы…
— Я говорил в общем. Полного исцеления не бывает. Здесь необходимы терпение и желание. Желание у меня есть, а терпения не хватает.
— Доктор Музеролль был с вами у Димешо в ночь убийства?
— Разумеется. Он только и знал тогда, что выигрывал. Он дважды взял «большой шлем»! Вы представляете! Впрочем, здесь нет ничего удивительного.
