горничная приняла у нее пальто, затем дворецкий провел ее через пару тяжелых резных деревянных дверей, напоминавших соборные, и через анфиладу залитых солнцем комнат – каждая больше и роскошней обставленная, чем предыдущая. Но Алексу подавляло впечатление от богатых восточных ковров, мраморных каминов, картин в позолоченных рамах, гобеленов, свежих цветов и антикварной мебели – этого, казалось, хватило бы на несколько музеев.
– Мистер Артур ждет в библиотеке, – сказал дворецкий, словно объявляя волю Божью. Он провел ее через еще одну огромную комнату, на сей раз увешанную модернистскими картинами, гротескно выглядевшими рядом с резной старинной мебелью, негромко постучал и распахнул двойную дверь.
Алекса предполагала, что библиотека Баннермэна будет обшита деревом и уставлена рядами книг, вероятно, в кожаных переплетах, но здесь не было ничего подобного. Это была большая светлая комната со множеством авангардистских картин, больше напоминающая Музей Современного Искусства, чем все, что в ее представлении связывалось с Баннермэном. Он сам, когда встал ей навстречу, выглядел удивительно неуместно среди ярких цветовых пятен и аморфных очертаний скульптур, разбросанных по комнате.
В противоположном конце библиотеки приоткрытая дверь вела в небольшую столовую, полную цветов и ярких абстрактных полотен, где две горничные сновали вокруг стола. За столовой располагалась терраса и зимний сад.
– Рад, что вы пришли, – прогремел он, пожимая ей руку. Подвел ее к одному из парных кресел, более элегантных, чем удобных, и сел сам, легким осторожным движением подтянув брюки. Казалось, он был доволен, что видел ее. – Выпьете со мной немного?
Она покачала головой.
– Я практически не пью.
– Я помню. Хотел бы я сказать то же самое. Хотя нет, если честно, не хотел бы. Мой отец и дед были трезвенниками. Непримиримы против того, что они называли 'дьявольским напитком'! Как я заметил, это не сделало их счастливее. – Он кивнул дворецкому, который поднял брови, как показалось Алексе, с легким неодобрением, вышел, и через минуту вернулся с большим стаканом скотча на серебряном подносе.
– Я полагаю, ваш мистер Вольф вами чертовски доволен, – сказал Баннермэн.
– Не совсем. Он считает, что я продала вам картину слишком дешево. – Она решила быть с ним откровенной – его ярко-синие глаза требовали прямоты. – К тому же он думает, что мне следовало сразу же попросить у вас чек.
– Вот как? – Баннермэн рассмеялся. – Знаете, он прав. Как правило, богатые быстро приобретают, но медленно расплачиваются. Поэтому они и становятся богатыми. Счастлив сказать, что Баннермэны составляют исключение. 'Деньги на бочку' – это наша фамильная традиция, если вы не знали. – Он достал из кармана конверт и протянул ей. – Я добавил налог с покупки для графства Датчесс – нет смысла платить наличные деньги этому чертову городу, если можно не платить. – Вы ведь не особенно все это любите, правда? – он обвел рукой картины на стенах.
Алекса узнала Де Кунинга, Поллока, Монтеруэлла, остальные были ей неизвестны.
– Я старалась. Саймон…мистер Вольф трудился надо мной годами.
– Да? Но явно безуспешно. Вы предпочитаете те, что в других комнатах? – Он улыбнулся. – Старых мастеров? Все эти позолоченные рамы и мрачные голландские физиономии.
Ей не хотелось сознаваться, но она решила быть правдивой.
– Да. Или импрессионистов. – Она надеялась, что он пригласил ее сюда не для того, чтобы толковать об искусстве.
– Потому что они красивые? Моя мать бы с вами согласилась. Вероятно, и мои дети тоже, если бы они обеспокоились об этом подумать. Но я, видите ли, хочу иметь вокруг что-то более возбуждающее. Когда долго живешь среди музейных экспонатов, сам становишься, в конце концов, музейным экспонатом, как старый Гетти[18].
– Мне вы не кажетесь похожим на музейный экспонат, мистер Баннермэн.
– Превосходно! Но, пожалуйста, называйте меня Артур. 'Мистер Баннермэн' звучит уж слишком на музейный лад.
В комнате возник дворецкий и деликатно кашлянул.
– Ага, ланч! – воскликнул Баннермэн со своим обычным энтузиазмом. – Вы, должно быть, проголодались.
В действительности она отнюдь не была голодна. Ей, однако, было весьма любопытно посмотреть, какой ланч подают у Баннермэна. Она ожидала увидеть нечто изысканное и утонченное, творение французского шеф-повара, и действительно, убранство стола предвещало нечто экстраординарное.
Горничные сервировали стол с головокружительной элегантностью, от свежих цветов в золоченой вазе до мерцающего серебра.
На столе стояли три бутылки вина, но Баннермэн заказал дворецкому еще виски. На миг Алексе показалось, что дворецкий собирается возразить, но тот просто быстро и покорно пожал плечами. У Баннермэна что, проблемы с пьянством? Если так, он хорошо это скрывает. К разочарованию дворецкого, сама она попросила 'перье', на что он с неловкостью сообщил, что его нет, и взамен принес содовой.
Томатный суп, поданный одной из горничных в роскошной супнице, на вкус подозрительно напомнил Алексе консервированный суп 'кемпбелл'. Она проглотила вторую ложку, и впечатление подтвердилось – суп произошел из знакомой красно-белой жестяной банки. Баннермэн ел его медленно, дуя на ложку, пока рассказывал о своей коллекции
Суповые тарелки заменили, вернулась горничная, на сей раз с чеканным серебряным подносом, на котором обнаружилось два свежих обжаренных гамбургера, в сопровождении картофельного пюре с подливкой и консервированными бобами. Алекса заметила, что Баннермэн придвинул к себе старинную серебряную соусницу, наполненную кетчупом. Если в доме Баннермэна и был когда-то французский шеф- повар, его, должно быть, давно уволили.
Баннермэн ел быстро и методично, без всяких признаков удовольствия, как ребенок, которому велели ничего не оставлять на тарелке. Не учила ли его какая-нибудь няньки или гувернантка лет шестьдесят назад, что 'если не доешь, желание не сбудется'?
– Вы обычно обедаете здесь? – спросила она, надеясь, что ее слова не прозвучат, как критика.
Баннермэн допил скотч и постучал по стакану, требуя еще.
– Часто,– сказал он. – Слишком часто. Это из-за прислуги. Они привыкли готовить, и ожидают, что я буду питаться дома. Долгое время это казалось совершенно естественным. Как и многое другое.
Он снова отпил виски. Внезапно показался ей печальным и резко постаревшим. Не похоже было, чтобы владелец миллиарда долларов мог страдать от чего-то столь банального, как одиночество, но в этой необъятной пустой квартире с гулкими комнатами и молчаливыми слугами было нечто, подтверждающее, что так оно и есть. Были ли в жизни Баннермэна друзья, увлечения, женщины? Выходил ли он по вечерам в клуб поиграть в карты или посмотреть кино? Хотелось бы ей воскресить то краткое мгновенье интимности, которое они разделили в машине, но здесь, у себя дома, Баннермэн держался более осторожно.
– Расскажите мне о себе, – попросил он, когда унесли тарелки. – Что привело вас в Нью-Йорк?
– Когда умер мой отец, – она ощутила знакомый укол боли и вины, – я решила, что не стоит тратить оставшуюся жизнь в Ла Гранже. – Это была не вся правда, но часть ее – достаточная, чтобы поддержать разговор.
– В каком-то смысле я вам завидую. Вырваться в Нью-Йорк из маленького городка, пока ты молод – это настоящее приключение, если у вас хватает храбрости. М о й отец прожил больше восьмидесяти, когда он умер, я был человеком средних лет, отцом семейства. Конечно, я унаследовал огромную ответственность, но в конце концов, я всегда знал, что так будет. Ни неожиданностей, ни приключений не было, – он пожал плечами. – Одно время я развлекался политикой, но теперь я оставил ее Роберту, моему старшему, будь он проклят, поучиться…
– А сколько у вас детей? – спросила она, чтобы поддержать беседу. Приглашение на ланч было ошибкой, с грустью думала она. Ей следовало вчера позвать его с собой в ресторан, когда они были в другом настроении. -Трое. Два мальчика – теперь, конечно, взрослые мужчины. И девочка – хотя она тоже взрослая женщина. Вся в мать.
Когда он резко выговорил последние слова, в голосе его послышалась нота горечи или гнева,или, по крайней мере, так показалось Алексе.
