– Ну, совсем не так долго, – возразил он. – Самое большее – месяц.
– Больше двух. Или трех. Она вообразила, что ты под присмотром врача – сидишь, закутанный у камина, попиваешь травяной чай и тому подобное… – Кортланд де Витт покосился на Алексу, затем снова повернулся к Баннермэну и опять поднял брови, на сей раз даже более впечатляюще.
Баннермэн покраснел. Она бы никогда не поверила в это, если бы не увидела – пятнами пошел, как ребенок, пойманный на вранье, начиная от щек, и до загривка. Он, казалось, удивился этому сам, словно это было забытое с детства ощущение, которое он не мог сперва определить, затем, поняв, что происходит, постарался исправится, достав из кармана белый носовой платок и промокнув лицо.
– Чертовски жарко здесь, – пробормотал он, скомкал платок и засунул снова в нагрудный карман смокинга, слегка оттопырив его.
Он отодвинулся от Алексы достаточно далеко, словно собирался притвориться, будто они просто случайно столкнулись, и на миг она решила, что так он и сделает. Затем он стиснул зубы и представил ее.
– Между прочим, Кортланд, позволь познакомить тебя с мисс Алексой Уолден. – Он взглянул на Кортланда с нескрываемым презрением. – Мой деверь, Кортланд де Витт,– вяло сказал он. И добавил с отвращением: – Юрист.
Де Витт одарил ее скорбной гримасой, без сомнения, заменявшей ему улыбку, и пожал ей руку с энтузиазмом человека, которому только что подсунули дохлую рыбу.
– Рад с вами познакомиться, – сказал он, не выказывая ни малейшей радости. – Извините, что прервал ваш разговор.
Он взглянул поверх ее головы, явно пытаясь рассмотреть с кем она пришла, но поблизости не было ни одного человека подходящего возраста. Очевидно, он надеялся, что у нее хватит такта оставить его наедине с недовольным шурином, который, как бык топтался на месте, силясь выбрать между нападением и стратегическим отступлением.
– Мне нужно кое-что сказать тебе, Артур. С тобой теперь нелегко связаться по телефону. – Де Витт в упор посмотрел на Алексу, приказывая взглядом, чтобы она удалилась, словно полицейский на месте преступления.
Она демонстративно не двинулась. Баннермэн, снова покраснев, на сей раз еще более резко, сказал:
– Между прочим, Кортланд, мисс Уолден – моя… хм… г о с т ь я.
Она подумала – не собирался ли он сказать 'приятельница'?
Де Витт поднял уже не одну бровь, но обе. Вряд ли он был бы сильнее потрясен, если бы Баннермэн его ударил, чего он, казалось, мог ожидать от Баннермэна в любой момент.
– Ясно. – Он оглядел ее с несколько большим любопытством. – Вы, конечно, подруга Сесилии?
– Нет, мы никогда не встречались.
– Мисс Уолден занимается художественным бизнесом. Продала мне Бальдура.
– Что-что?
– Это чертовски хороший художник. Ты, право, должен взглянуть на его работы. Нужно покупать, пока цены еще приемлемы.
– Если они похожи на картины в Олбани – те, что Элинор отказалась держать в доме – нет, благодарю.
– У тебя ограниченный ум, Кортланд. Ум юриста. Моя сестра здесь?
– Нет, я сам по себе. Приехал только на обед. Собираюсь уйти пораньше. Элизабет не очень хорошо себя чувствует. Не стоит слишком долго оставлять ее одну.
– Она уже больше тридцати лет не очень хорошо себя чувствует. По правде, она здорова, как лошадь.
– О н а так не считает. Тебе следовало бы позвонить ей.
– Очень сильно сомневаюсь. Не думаю, что к нашему последнему разговору с Элизабет есть что добавить. Я не нуждаюсь в очередной лекции, какой я плохой отец.
– Она желает тебе добра, Артур.
– В этом я сомневаюсь еще сильнее. Я знаю Элизабет дольше, чем ты. Тем не менее, передай ей мои лучшие пожелания.
Неслышно возник официант, взял у Баннермэна стакан и заменил его полным. Баннермэна, казалось, то, что де Витт это видел, разозлило так же, как и то, что его засекли вместе с Алексой.
Де Витт посмотрел на стакан в руке Баннермэна с еще более скорбным выражением, как доктор, готовящийся сообщить пациенту дурные вести.
– Полагаю, пора пройти к столу, – настойчиво произнес он.
– Да? – Баннермэн вызывающе сделал глубокий глоток. – Тогда я лучше сперва допью.
– Тебе лучше знать, Артур. – Лицо де Витта ясно выражало противоположное мнение.
– Чертовски верно, – Баннермэн допил виски, и снова, словно повинуясь какому-то невидимому сигналу, появился официант, чтобы принять у него стакан. – Пойдемте, Александра, – громко сказал он, предложив ей руку. – Вы, должно быть, проголодались. – С де Виттом он не попрощался.
– Артур, – сказала она, когда он ввел ее в обеденный зал, и внезапно осознала, что впервые назвала его по имени. – Кто такая Элинор?
Он помедлил, вздохнул, глядя на стол, затем произнес почти неохотно:
– Моя мать…– Казалось, он не в силах закончить фразу, потом он откашлялся. – Моя мать – замечательная женщина.
'Мать'. Когда Артур Баннермэн произносил это слово, его лицо выразило целую гамму чувств, причем многие из них были противоречивы. Алекса подумала о том, смогут ли они после обеда спокойно потанцевать, а потом, с некоторым сомнением, о своем умении по этой части.
Баннермэн говорил о своей матери с определенным страхом, который казался удивительным в человеке на шестом десятке лет. Элинор Баннермэн, видимо, представлялась старшему сыну запутанной паутиной обязанностей и правил, превышающей все, что он мог измерить, и, однако, для нее все еще недостаточной.
За едой он рассказывал об Элинор. В его словах звучала не любовь, но благоговение. Это из-за нее, – пояснил он, федеральное шоссе штата Нью-Йорк было проложено к Олбани по западной стороне Гудзона, хотя по первоначальному плану оно должно было проходить, Господи помилуй, ч е р е з Кайаву. Поэтому тогдашнего губернатора Дьюи пригласили в Кайаву, дабы тот передал недовольство Элинор президенту Эйзенхауэру. Тот же, будучи республиканцем и генералом, знал, когда мудрее будет отступить, и приказал проложить новый маршрут. Только по настоянию Элинор все еще работала железнодорожная станция в Кайаве, снабженная контролером и носильщиком, хотя в день там останавливался всего один поезд. Личный пульмановский вагон Кира Баннермэна все еще стоял в депо, в превосходной сохранности, а законное право семьи Баннермэнов прицеплять его к любому экспрессу на Гудзонской линии вызывало комичные, но изматывающие затруднения для юристов при слиянии при слиянии Нью-Йорского Центрального вокзала с Антраком. Решимость Элинор противостоять ликвидации маленького скалистого острова посреди реки Гудзон потребовала от нее борьбы с тремя энергичными губернаторами штата Нью-Йорк, Военно-инженерным корпусом США и федеральной береговой охраной, но остров оставался в ее руках, или, во всяком случае, перед ее глазами, а главный судоходный канал прорыли, с огромными трудностями и затратами денег налогоплательщиков, по другую сторону острова.
Алекса пыталась выбросить из головы эту устрашающую тень, нависавшую над жизнью Артура Баннермэна, и вместо этого сосредоточиться на танцах. Похоже, о том же думал и сам Баннермэн. С танцами, медленными, старомодными, ей не часто приходилось сталкиваться, да она и не умела хорошо танцевать. По правде, дома, в Ла Гранже, девочек учили каким-то танцевальным движениям – тем, какие знали их матери и бабушки, и она вспоминала топтание в школьном спортзале, как правило, шерочка с
