машерочкой, в то время, как мальчики жались по стенкам, краснея и хихикая, под музыку иной эры, но когда она выросла для н а с т о я щ и х танцев, ничто из этих скудных знаний не пригодилось. К ее испугу, Артур Баннермэн танцевал превосходно, с энтузиазмом, заставившим ее устыдиться.
Она была благодарна ему за такт.
– Я несколько неловка, – извиняющимся тоном произнесла она.
– Так же, как и я. Прошли века, с тех пор, как я танцевал, – заявил он, сияя от удовольствия. Он, по крайней мере, был, несомненно, доволен собой. – Раньше я это любил. Знаете, когда я был мальчиком, нас учили танцевать. Дважды в неделю приходил учитель, давать нам частные уроки. Мать обычно сидела и наблюдала, как мы танцуем, и поверьте мне, под ее взглядом невозможно было дважды совершить одну и ту же ошибку. Отец любил танцы. На тридцатую годовщину свадьбы он пригласил в Кайаву большой оркестр, и танцевал с матерью вальс – только они двое, одни посреди большого зала, а все остальные стояли и смотрели. Я помню это так ясно, словно это было вчера – 'Императорский вальс', отец во фраке, Элинор в бриллиантах Баннермэнов, в тиаре. И, знаете, она в ы г л я д е л а императрицей до кончиков ногтей. Не думаю, что большим залом пользовались за последние десять лет, кроме одного раза…
– Для чего?
– Для свадьбы моего сына Роберта, – сказал Баннермэн с выражением, отрицавшем все дальнейшие расспросы. Он придвинулся чуть ближе, положив ей руку на талию – смена позы была столь легкой, что осталась бы незамеченной для всякого стороннего наблюдателя, но которую Алекса мгновенно почувствовала – и поняла.
В это не было ничего показного, ничего явного – просто изменение в степени их близости, жест фамильярности. Она могла бы отодвинуться на дюйм или два, и Баннермэн, без сомнения,снова бы положил руку ей на плечо. Выбор был за ней, и она знала это, знала инстинктивно, поскольку в танцах ее поколения не было места для таких легких, деликатных выражений интимности. В моде были лобовые подходы.
Она позволила себе легко коснуться щекой его плеча, и через миг с опозданием поняла, что оставила на смокинге след пудры 'Ланком – розовый атлас'.
Баннермэн этого не заметил.
– Я потерял массу времени, – сказал он. – Для вас это, наверное, не так увлекательно. Такая красивая девушка, как вы, должна танцевать постоянно, верно?
– Вовсе нет. В Нью-Йорке, кажется, никто больше не танцует. Во всяком случае, из тех, кого я знаю.
– Жаль. Ага, заиграли быстрый танец.
Баннермэн обнял ее крепче – так крепко, что когда она пыталась занять правильную позицию, то задела пуговицы его смокинга.
Он выглядел счастливей, чем она когда-либо его видела, хотя и слегка раскраснелся. Затем он неожиданно отшатнулся, его лицо превратилось в маску.
– Черт! Давайте отойдем.
Она была слегка разочарована, поскольку только что пришла в надлежащее настроение – но напомнила себе, что ему более шестидесяти и он, возможно, переутомился.
– Вы хотите сесть?
– Нет, нет, я прекрасно себя чувствую. – Он говорил нетерпеливо, даже раздраженно, и она гадала, сделала ли она что-нибудь не то, или Баннермэн просто решил, что слишком далеко зашел, и теперь жалеет об этом. – Я думал, что де Витт уехал домой. А он здесь, живее не бывает, танцует с какой-то старой грымзой и таращится на нас.
Она разозлись. Если Баннермэн стыдится, что его видят с ней, ему вообще не следовало бы ее приглашать. Кроме того, он взрослый человек и вдовец. Затем до нее дошло, что это может быть вопрос личного достоинства: главу семьи Баннермэнов не должны видеть на публике, танцующим, как тинэйджер с девушкой – вдвое, нет, почти втрое его моложе, в обнимку.
– Для вас важно, что он подумает?
– Де Витт? Нет, нет, нисколько. Он полный идиот. И всегда им был. – Хорошее настроение Баннермэна отчасти вернулось. Он улыбнулся ей. – По правде говоря, я немного сбился с дыхания. Однако я наслаждался каждой минутой танца. Многие годы я так хорошо не проводил времени.
Она предположила, что это вежливая ложь. Однако, все еще обнимая ее за талию, он провел ее сквозь толпу в бар, где она без удивления увидела Бакстера Троубриджа, который настолько прочно обосновался там, склонившись над покрытым скатертью столиком, что выглядел деталью обстановки, и понадобился бы взрыв, чтобы оторвать его оттуда. Лицо его приобрело оттенок спелой сливы, но, казалось, он сохранял полный контроль над своими действиями, словно жизнь, проведенная в беспробудном пьянстве, сделала Троубриджа невосприимчивым к его последствиям. Он приветствовал их, подняв стакан.
– Видел, как вы танцевали. Чертовски впечатляет. Все, на что я способен – переставлять одну ногу перед другой.
– Ты не следишь за собой, – сказал Баннермэн. Он, казалось, расслабился в присутствии Троубриджа. – Я каждое утро делаю гимнастику. Плаваю четыре раза в неделю. Нужно заставлять нашу старую кровь циркулировать, Бакс.
– Лично я, Артур, стараюсь не беспокоить свою. Для меня вполне хороша спокойная пешая прогулка. А что до плавания, то в 'Ракет Клубе' есть бассейн, но зрелище моих ровесников в плавках полностью меня от этого отвращает. А ты куда ходишь?
– У меня собственный бассейн, Бакс, – коротко ответил Баннермэн.
Троубридж кивнул.
– Следовало бы знать. Возможно, я даже и знал. Все время забываю о размахе Баннермэнов. В Нью- Йорке немного квартир с настоящим бассейном под стеклянной крышей, но есть основания думать, что твоя к ним относится.
– Уильям Рэндольф Херст тоже имел бассейн, – сказал Баннермэн с ядовитой нотой в голосе, которая, несомненно, должна была позабавить Троубриджа. Алекса вспомнила, что состояние Троубриджа было старше, чем у Баннермэнов, но, вероятно, гораздо меньше.
– Давно я не танцевал, – заметил Троубридж. – Последний раз, помнится, на свадьбе Роберта. Как мальчик, Артур?
– Превосходно.
Троубридж скептически усмехнулся.
– Ему теперь должно быть… сорок, по крайней мере? Как время летит.
Баннермэну отнюдь не доставляло удовольствия напоминание, в присутствии Алексы, что его старший сын перешагнул за четвертый десяток.
– Роберту сорок два, – сказал он самым холодным и отрывистым тоном.
– Достаточно, чтобы выставляться в президенты, – улыбнулся Троубридж. -Представь себе. Трудно поверить, правда?
Пьянство замедляло движения лица Троубриджа, так что они не совсем совпадали с репликами, как в плохо продублированном иностранном фильме. Улыбка, раз появившись на его лице, задерживалась слишком долго, словно он не мог ее убрать или позабыл о ней. – Между прочим, каковы планы Роберта на будущее? Ходили слухи о сенате, о губернаторстве. Когда он вернется домой?
– Когда его вызовет президент, – сухо сказал Баннермэн. – Он – посол Соединенных Штатов.
– Он, должно быть, скучает по Нью-Йорку, бедняга. И ты должен жалеть, что его нет с тобой рядом, Артур.
– Конечно. – Тон Баннермэна всякого другого заставил бы переменить тему, но Троубридж остался к нему глух.
– Отличный парень, мисс Уолден. Вот подождите, пока вы с ним встретитесь. По настоящему горячая голова, правда, Артур?
– Надеюсь, Каракас слегка ее охладит.
– Неподходящий климат, Артур, неподходящий для этого климат. Вам следовало подержать его при Сент-Джеймском дворе. Роберт бы прекрасно смотрелся в бриджах. Разумеется, надо думать, из-за развода такое назначение невозможно. Элинор, должно быть, тяжело это перенесла. Как там старушка?
– Держится вполне хорошо. При любых обстоятельствах.
