представляла, что говорит с Артуром. Ничто в голосе Роберта не позволяло заподозрить враждебности. Его тон был мягок, убедителен, преисполнен неподдельного интереса. Его пронзительные синие глаза, такие до боли знакомые, вызывали симпатию, уважение к сложности се положения, даже определенную степень дружелюбия.
Сесилия, которая выдернула свою руку у Роберта, явно утомившись от его забот, сидела словно погрузившись в транс в то время, как Патнэм и Букер, оба на ногах, сомкнулись за ее спиной, как для защиты.
– Не думаю, что мне следует это обсуждать, – сказала Алекса, – То есть, когда мы расстанемся, я должна сначала переговорить с мистером Стерном. Послушайте и постарайтесь понять: то, что ваш отец написал в завешании, было для меня такай же неожиданностью, как и для вас.
– Приятной неожиданностью?
– Вовсе нет.
Сесилия издала звук, напоминающий приступ удушья.
– Да неужто? – сказала она.
Ярость Алексы была так очевидна, что глаза Сесилии победоносно блеснули от радости: наконец-то она попала в цель.
Роберт не обратил внимания на выходку Сесилии, продолжая свой допрос, словно был юристом, игнорирующим неправильную реплику в суде.
– Вам, должно быть, приходило к голову, что выйдя за отца, вы станете очень богатой женщиной?
– Я не думала об этом. – Сейчас же она на миг задумалась. Сказанное было не совсем правдой – она, конечно, думала об этом, но богатство никогда не казалось ей реальным. Если б у нее было время, она бы подумала о материальной стороне замужества с Артуром Баннермэном – но времени ей не было дано. – Послушайте, – она. – Я не знала, что Артур собирается написать новое завещание, и не имела ни малейшей причины думать, что он умрет. Я знала, что он хотел сделать с состоянием, потому что он мне много об этом рассказывал, но считаю, что он сделал бы это, даже если бы не встретил меня.
– Вот как? – спросил Роберт. – Пожалуйста, продолжайте, – добавил от с иронической усмешкой.
Она не была уверена, что он над ней не издевается, но решила не обращать внимания.
– Он чувствовал, что сделал недостаточно. Я инею в виду – недостаточно добра, – уточнила она, сознавая, что это звучит слишком серьезно, – Его отец и дед были великими филантропами, и он чувствовал, что не пошел по их стопам, пустил дела на самотек… То есть, возьмем Фонд Баннермэна…
Роберт рассмеялся.
– Возьмите ею! Толпа скулящих яйцеголовых, распихивающих друг друга локтями, чтобы пробиться к кормушке,
– Артур считал не совсем так. Он думал, если процитировать его точно, что 'Фонд выродился в пустое умствование', что вместо полезных добрых дел он не производит ничего, кроме тезисов докторов философии и левой пропаганды, а это совсем не то, чего хотел его отец,.. извините, ваш дед.
– Чертовски верно, – сказал Роберт. – Дедушка в гробу бы перевернулся, если б узнал, что Фонд выпускает доклады, рекомендующие ввести такие налоги на наследство, что оно съедается подчистую!
– У вашего отца были свои сомнения на этот счет. В любом случае, поскольку он не мог изменить Фонд, он хотел начать все сызнова – использовать богатство для добрых дел, но по более гуманной шкале. 'Филантропия для людей как противоположность филантропическим институтам' – так он это называл.
Роберт, казалось, удивился,
– Филантропия для людей? Что это значит?
– Это значит – финансировать проекты, помогающие людям напрямую, вместо того, чтобы создавать огромные институты, выходящие из-под контроля как Фонд. – Она снова ощутила, что все это прозвучало излишне серьезно, но Артур страстно верил в свои идеи, и она хотела убедить его детей, как он убедил ее саму – Это значит – узнавать нужды людей, вместо того, чтобы им что-то указывать. Ваш отец много об этом думал. Он искал способ вырваться из того, что он называл 'филантропической башней из слоновой кости'. Он хотел, чтобы деньги шли на улучшение условий жизни людей. Ему нравилось находить небольшие организации, делавшие тот что его интересовало, это было для него как хобби. Он спонсировал балетную школу в Гарлеме, школу традиционных ремесел для индейцев наваха, проекты того рода, о которых, казалось, никто больше не беспокоился. Он чувствовал, что должен соприкасаться с людьми непосредственно, а не просто строить новую библиотеку в Гарварде, или придумывать занятия для множества профессоров.
– Заучит как одна из завиральных идей Эммета.
– В этом нет ничего завирального. Он разрабатывал в все в деталях. И, между прочим, он считал, что в идеях Эммета есть немало смысла. Во всяком случае, в некоторых.
– А проклятый отцов музей? Это тоже входило в его планы?
Идеи Артура казались ей столь разумными, что она была удивлена – и напугана – скептицизмом и враждебностью его детей. Роберта ей было легче понять, чем других – его гордость наследника была уязвлена, и его лишили богатства, которое он должен был считать «своим». Однако она не видела причин, по которым Сесилия и Паттнэм должны противостоять планам Артура.
– Да., – сказала она. – Он планировал построить музей, хотя это была не единственная его задача. Он хотел чего-то большего, чем музей, видите ли. Он считал, что Музей современного искусства бесплоден, а музей Гугенхейма – еще хуже. Артур мечтал о музее, который был бы общественным центром, был бы самодостаточен, где искусство бы привлекало людей, а не просто хранилось в четырех стенах…
– Я слышал все это раньше, – устало произнес Роберт. – Полная чепуха. Памятник отцовской суетности.
– Ничего подобного! – Алекса повысила голос. – Он тщательно все разработал. Я могу показать вам его планы…
– Я не собираюсь тратить на это время, – сказала Сесилия. – И не верю, что у отца было малейшее намерение сделать нечто подобное, а если он сделал, так был или безумен, или пьян, или под вашим дурным влиянием…
– Это абсолютная неправда! Он был человеком, обладавшим широким видением…
– И вы просите нас поверить, что он обсуждал все это с совершенно посторонней особой? – Сесилия, эаметила Алекса, избегала смотреть в глаза, а когда она обращалась к ней непосредственно, то старалась сосредоточить взгляд на какой-то точке над головой Апексы. – Вы, возможно, заставили его подписать какой-то клочок бумаги, потому что он был стар и болен, но он никогда не предал бы собственную плоть и кровь.
– Я не 'совершенно посторонняя', мисс Баннермэн, – Алекса позволила себе допустить гневную интонацию, – И если вдуматься, ваш отец по-настоящему позаботился о детях – обо всех вас. Ему не нравилось, что богатство сделало с его жизнью, и он решил не позволить этому повториться вновь.
Роберт пересел на подлокотник софы, небрежно заложив ногу за ногу. Он напоминал скорее элегантного старшекурсника, чем посла Соединенных Штатов, уже переступившего сорокалетний рубеж. Руку он положил на плечи Сесилии. Это был жест одновременно ласковый и собственнический – он, безусловна, больше походил на жениха, или бывшего жениха Сесилии, чем Букер, и, казалось, разработал целую серию приемов, призванных отодвинуть Букера на задний план, где, как полагал Роберт Баннермэн, ему самое и место.
– Тише, Сеси, – сказал он. – Дай Алексе договорить. – Он ободряюще ей улыбнулся. – Так что конкретно замышлял отец? Если уж он был так с вами откровенен?
– Он не хотел, чтобы отныне контроль над Трестом был сосредоточен в руках одного человека.
– Знаете, вы исключительно тактичная женщина. Но давайте говорить начистоту. Он не хотел оставлять его в моих руках, правда? Это из-за меня он беспокоился.
Она боялась сказать Роберту правду и вздохнула с облегчением, когда он сам затронул эту тему.
– Да, – тихо сказала она. – Но только отчасти.
Он кивнул. Казалось, он был слегка опечален, но отнюдь не удивлен и не оскорблен.
– Это очень давняя история, – сказал он, – Не стану утомлять вас деталями, они теперь не имеют значения. Отец так и не простил меня за то, что проиграл первичные выборы. Он переложил вину на меня, хотя я только исполнял то, что он от меня требовал. С этим так называемым новым завещанием он
