часто бывает, полезные мысли приходят с опозданием. Трудно представить себе более неудобное положение: они расположились на вершине холма, а мы внизу, под ненадежным прикрытием редкого кустарника. Они методически простреливают кустарник из автоматов. Когда именно нас продырявят — это лишь вопрос времени.
— Надо перебежками подняться наверх и швырнуть в их логово пару гранат, — обращается ко мне человек, что лежит рядом.
Он уже ранен, следовательно, вполне понятно, что перебегать придется мне.
Между кустарником, где мы затаились, и вершиной холма, откуда стреляют они, пролегает голый скалистый склон, пустынный и страшный, пепельно-серый под жарким летним небом. Надо пробежать этим зловещим склоном, над которым свистят пули, и остаться живым. Надо преодолеть эту территорию смерти и упасть. А если упадешь… Ох, все равно придется клгда-нибудь упасть. Главное, прежде чем упасть, взобраться наверх и швырнуть в них гранату.
Перестаю вслушиваться в жужжание пуль и пробую подняться, да ноги отяжелели, стали словно свинцовые, и я понимаю, что это свинец страха. Надо преодолеть этот страх — и вперед!. Потому что, если хоть на секунду задержишься, впереди уже ничего не будет, все полетит ко всем чертям.
Страшным напряжением воли заставляю себя подняться и… просыпаюсь.
Мои давние страхи. Еще с тех пор, когда мы преследовали вражеские банды в приграничных кручах. Мой давний кошмар. Настолько давний, что я уже почти забыл о нем.
Тот кошмар, что преследует меня после событий в Копенгагене, совсем иной. В нем нет ни выстрелов, ни зловещей крутизны, есть лишь голая комната, что тонет в полутьме. «Вы свободны, Майкл, — с ледяной улыбкой кивает американец, — я не смею вас задерживать, идите». Исчезай быстрее, говорю себе, пока ему не пришло на ум что-то иное, и, пробормотав что-то наподобие «бывай», направляюсь к выходу. В вот выхода нет. Дверь исчезла бесследно, а с нею и окно. Я хорошо помню, что было два окна, а теперь нет ни одного. Осматриваюсь в полутемной комнате и встречаю взгляд Сеймура. Довольно красноречивый взгляд, в котором застыла мрачная улыбка. Чувствую, как меня охватывает не страх, а ледяной ужас полной безвыходности. Такой безвыходности, что мне не остается ничего другого, как проснуться.
Время, когда мы с врагом перестреливались в кустарниках и лесах, ужа давно миновало. Пришлось привыкать не перестреливаться, а пожимать руку противнику, шутить, заключать торговые соглашения, приглашать на ужин и разговаривать о погоде. Если прикинуть, то, наверное, выйдет, что я провел больше времени среди врагов, чем среди своих.
Темные ветви деревьев за окном таинственно покачиваются. Движение темно-фиолетовых туч словно подсказывает мне направление. Чего ты ждешь? Прыжок в окно — и ты на свободе! До шоссе, видимо, не больше километра. А машины там идут круглосуточно. Как-нибудь доберешься до Штутгарта, до Саарбрюккена или еще куда-нибудь — лишь бы подальше от этой дыры.
А что Сеймур? Он спит. Спит или не спит, он за тебя не даст и медного гроша.
Отхожу от окна и снова растягиваюсь на диване. Выпрыгнуть в темноту — нет ничего проще. А потом? Прыжок во мрак, прыжок вслепую, и в такое время! Зачем прыгать в лапы противника?
С такими мыслями я уснул, и сон приснился уже спокойный.
На следующее утро я выхожу в кухню сполоснуть лицо и вижу там Сеймура, который возится около электрической плитки.
— Не работала, — говорит он. — Но теперь все хорошо.
— Никогда не думал, что вы можете варить кофе и даже чинить электрические плитки, — замечаю я, когда мы сидим перед фаянсовыми чашками с темной горячей жидкостью.
— Я могу делать миллион дел. Кажется, я уже говорил вам, что в молодости прошел все этапы нищеты.
— И очень радуетесь, что вырвались из нее.
— Человек никогда не может вырваться из нищеты, Майкл. Он может только заменить одну нищету на другую, — качает головой американец.
Он вынимает изо рта сигарету, отпивает из чашки и констатирует:
— Эта бурда сохранила из всех своих натуральных качеств только горечь. Но и это лучше, чем совсем ничего.
— Вы уверены, что тут ничего не найдется съестного?
— Я все обшарил. Два ящика виски, только что распакованный кофе да еще вода в кране — это все наши пищевые продукты.
— Надеюсь все-таки, что Мод возвратится раньше, чем мы вспухнем с голода, — говорю я.
— Надейтесь, — подбадривает меня Сеймур. — Это способствует кровообращению.
— Но вы не убедите меня, что сидеть тут без какой-либо связи с окружающим миром…
— Конечно, нет. В нашей работе связь всегда необходима. Но что сделаешь, если тебе не отвечают…
Я намереваюсь спросить что-то еще, когда с поляны перед виллой доносится шум мотора.
— Если кто-то попытается войти, вам придется исчезнуть, конечно, через окно, — быстро бросает Сеймур, поднимаясь и направляясь к двери.
Иду вслед за ним и припадаю глазами к щели между створками дверей первой комнаты. На поляне остановился военный «джип» с четырьмя американцами в униформе и в белых касках. Военная полиция. Двое из них направляются сюда, небрежно держа в руках автоматы. Сеймур выходит навстречу гостям. Обмен репликами, которых мне не слышно. Предъявление документов, которых я не могу увидеть. Документ, кажется, вызывает уважение к Сеймуру, ибо суровые полицейские становятся приветливей. Еще несколько реплик, потом гости возвращаются в «джип».
— Разыскивают какого-то бельгийца, — объясняет мне американец, когда шум мотора затих вдали.
— Искали меня, а нашли вас, — уточняю я, в свою очередь. — Не очень волнуетесь, что вас застукали?
— Почему вы считаете, что меня застукали? — сводит брови Сеймур. — Неужели только вы можете иметь два паспорта?
Он умолкает. Потом говорит:
— Следовательно, разыскивают вас. Этого надо было ожидать. Интересно только, кто поднял тревогу — Райен или Томас?
— Райен не заинтересован в этом после того, как он забрал деньги.
— Банкноты были фальшивые, все до единого, Майкл. Служебный реквизит — и не больше. Неужели вы допускали, что я отдам какому-то мошеннику настоящие доллары! У Райена есть все основания выдать вас, потому что вас ему рекомендовал Томас. Томас тоже может это сделать после того, как вы заключили соглашение с Райеном.
Он задумчиво втыкает в уголок рта сигарету и щелкает зажигалкой.
— Как у нас с сигаретами? — спрашиваю я, тоже закуривая.
— Этого больше, чем нужно. Так же, как и виски. А что, если выпить по стакану шотландского?
— Я согласен на все, лишь бы притупить адскую боль в желудке.
— Да, Райен или Томас — вот в чем проблема, — вслух размышляет Сеймур.
— Какое это имеет значение для вас? Ведь ваша операция завершена.
— А вы, Майкл?
— Не убеждайте меня, что вас так беспокоит моя судьба.
— Вопрос о вашей судьбе в самом деле не решен. А я не люблю нерешенных вопросов. Со вчерашним взрывом взлетели в воздух и готовые решения. Теперь придется ждать. Это даст нам возможность подумать.
День проходит если не во сне, то, по крайней мере, в какой-то летаргии.
Лежишь на скрипучем диване и ощупываешь взглядом полутьму над головой, пока затуманится в глазах и ты окажешься в сновидении, таком запутанном, что невозможно и пересказать.
Наконец осознаешь, что ты снова проснулся или пребываешь в полузабытьи — это почти одинаково, — и тебя одолевают мысли, назойливые, как осенние мухи.
Вот тот взрыв… Для Сеймура он не больше чем мелкая неприятность. Он даже не знает, что именно произошло, или делает вид, что не знает, хотя именно он, возможно, подготовил эту акцию. Хотя не
