— К чему эти оправдания? — спрашиваю. — Разве мы тут будем зимовать?
— Я ничего не знаю, — отвечает дама и идет оформлять документы.
Точно так же она ничего не знает и во время обеда, и потом, когда я прихожу к ней в комнату, чтоб добиться каких-то сведений о предстоящих планах.
— Уже время просыпаться, — доносится до меня ее мелодичный голос.
Она еще дважды повторяет это, прежде чем я решаюсь открыть глаза.
— Что случилось?
— Вы спите уже два часа.
— Ну и что?
— К нам могут заглянуть гости, — объясняет женщина, которая никогда ничего не знает.
Гости прибывают под вечер и в одиночестве. Это, конечно же, Сеймур. Он даже не позволит выйти из серо-стального «мерседеса», такого же, как и у Мод, — ждет, пока мы приблизимся к нему.
— Садитесь, дорогой мой…
— Мои вещи наверху…
— Пусть лежат. Мод уберет их.
Сажусь спереди и бросаю взгляд на даму; она в ответ легонько кивает, улыбаясь неуловимой полуулыбкой, словно говорит мне: «Прощайте, счастливого пути!»
«Мерседес» срывается с места и стремительно набирает скорость — давно знакомый мне шоферский стиль американца. Когда мы выезжаем на автостраду, Сеймур увеличивает скорость до двухсот километров. Такое я тоже уже видел: так летел он когда-то по улицам Копенгагена.
— Если все будет хорошо, в эту ночь вы перейдете границу, — наконец сообщает мне Уильям.
— Вы так отчаянно гоните, что я могу и не перейти ее.
— Вижу, вы уже совсем под влиянием Мод, — замечает он. — Не бойтесь, я езжу довольно осторожно.
— Следовательно, занавес опущен, — решаю я изменить тему разговора.
— Наверное, Мод проинформировала вас.
— Из Мод не вытянешь больше одной фразы.
Сеймур молчит, потому что готовится обогнать «порше». Такая задача вообще непосильна для «мерседеса», но только не для этого.
— Ваш автомобиль, видимо, не такой, как у Мод, — говорю я.
— Откуда вы взяли? — спрашивает Сеймур, прижимаясь к обочине, чтоб дать дорогу «порше», который снова вырывается вперед.
«Мерседес» летит и дальше так же стремительно: пейзаж вокруг нас размазан бешеной скоростью и сумерками, которые уже заметно сгущаются. «Порше» остается далеко позади. Американец немного сбавляет скорость и включает фары ближнего освещения.
— Слушая ваше теоретизирование, я прихожу к выводу, что вы довольны эпилогом, — замечаю я.
— Я всегда теоретизирую, дорогой мой. Хотя и не всегда вслух. Неприятная привычка, но что поделаешь! Кое-кто грызет ногти, а я теоретизирую.
— И все-таки этот эпилог…
— Лучший, чем можно было надеяться, — признает Уильям. — Мы думали, что Райен удалится, как и Томас, а возможно, и раньше, чем Томас. Сами знаете, что в таких случаях может быть много вариантов. Теория вероятностей не предусматривает осложнений, и так далее.
— Выходит, вы не желали ему самого худшего?
— Наоборот. Смерть — это одна из форм помилования, Майкл. Лучше умереть, чем мучиться. Однако позвольте спросить: а почему бы ему и не помучиться? Почему не пройти через увольнение с поста, следствие, процессы, травлю прессы, а уже потом отдохнуть в тюрьме? Почему он должен умереть? Пусть поживет в постоянном напряжении сам, а с ним и тот старый подонок, его отец.
Он снова притормаживает, и я вижу на краю шоссе знакомый стандартный знак: вилка, нож и соответствующая цифра. Это означает, что вблизи ресторан.
— Вы не проголодались?
— Ничуть.
— Я тоже, однако надо остановиться и подождать.
Сеймур резко сбавляет скорость и немного погодя сворачивает на второстепенную дорогу, минует бензозаправочную станцию и останавливается на противоположной стороне перед освещенным фасадом бара. Останавливается и сразу же трогается дальше:
— Нет, тут многовато света и, наверное, очень людно.
— Считаете, что до сего времени есть опасность?
— Наоборот. Но человек никогда не знает…
Снова выезжаем на автостраду, и через несколько километров снова сворачиваем, чтобы остановиться перед маленьким буфетом-клеткой из алюминия и стекла. Тут почти безлюдно, что гарантирует нам хороший наблюдательный пункт.
— Лучше было бы вообще не заходить сюда, — позволяю себе заметить я.
— Почему? Если что-то не в порядке, пусть мы это увидим сейчас, а не на границе.
Заходим в бар и берем по чашке кофе и тоник — тут самообслуживание. Становимся к столику за большой декоративной пальмой у окна. Пальма частично прикрывает нас, не мешая наблюдать за входными дверями.
— Жаль, что нельзя поставить ближе «мерседес», — ворчит Сеймур. — Чтоб он был у нас перед глазами.
— Боитесь, что с вашим автомобилем сделают то же самое, что и с автомобилем Томаса?
— Не боюсь. Но человек никогда не знает…
На улице подъезжают и подъезжают автомобили, направляясь к соседней бензозаправочной станции. А тут почти пусто — двое шоферов невдалеке от нас пьют пиво, дальше — молодая пара с маленькой девочкой в тирольском костюме, возле бара — двое работников бензостанции в ярко-желтых комбинезонах.
— По-моему, вы чем-то подавлены, — констатирует Сеймур, выдыхая на меня густую струйку дыма.
— Это вам кажется. Просто интересно: есть ли у вас, кроме оружия, мысли, что-то реальное из оружия?
— Дорогой мой, не путайте меня с Муром.
— Но Мура же вы свалили не мыслью.
— Трудно свалить мыслью такую тварь, особенно сзади.
— Почему? Франк, например, считает…
— Мне известно, что считает Франк. Я прослушал ваш разговор. Один невежда пытается что-то вытянуть из другого невежды — вот каково содержание вашего разговора.
— Вы же знаете, что я не специалист в военных делах, Уильям.
— Я тоже. Но можно хоть иногда просматривать газеты.
Сеймур машинально качает на пальце брелок с ключом, большой брелок в форме серебряного всадника в золотом кольце, и не видит, что уже стал объектом пристального внимания. Девочка в тирольском наряде подошла к нашему столу и с интересом смотрит на блестящего всадника, что качается на пальце Уильяма.
Наконец американец замечает ребенка, чуть заметно улыбается и подносит брелок к блестящим темным глазкам.
— Тебе нравится?
Девочка стесняется, глотает слюну, потом шепчет:
— Нравится!
Сеймур снимает брелок с кольца и подает ей:
— Тогда возьми…
Девочка какое-то мгновение колеблется, словно боится, что это шутка, потом хватает игрушку и бежит к родителям.
— Вы, наверное, любите детей?
