Харли отшатнулся, как от удара.
– Ты что, с ума сошел! Билли, если ты сейчас же не придешь в себя, я не знаю, что я с тобой…
Билл легко, пружинисто поднялся на ноги.
Ростом он был с деда. Подошел, крепко обнял старика за плечи.
– Не надо, дед. Я сказал глупость. А сделать со мной уже ничего нельзя. Я уже все сам с собой сделал.
В эту ночь в доме Уиллингтонов не спали.
Харли сидел на веранде и о чем-то размышлял. Билл метался без сна на своей постели.
Иногда усталость брала свое, и он забывался, но вновь и вновь просыпался, давясь беззвучным криком.
Одно и то же.
Глаза той женщины. И комья земли, падающие на крышку небольшого гроба.
Гортензия заговорила только возле дома, когда они уже почти прошли всю Центральную улицу.
– Вот что, Мэри. Я не зря назвала тебя доктором и все такое. Парню надо помочь. Он в большой беде, и это по медицинской части.
– Я же не психиатр…
– А кто сказал хоть слово про психиатров?
Наслушалась? Стыд и позор!
– Бабушка, я никого не наслушалась, просто он так странно себя…
Гортензия Вейл остановилась. Маленькая, сухонькая, похожая на сердитую птицу.
– Всего я тебе не могу сказать. Да и не знаю всего-то. Это уж их дело, Харли и Билла. Психиатр нужен здесь только Глории Стейн, не к ночи будь помянута, а вот мальчику надо помочь. Помнишь, как ты убегала от нас с Амандой на холм? Пряталась там от обид, от невзгод своих девчачьих? Никто ведь и не думал тогда посмеяться над тобой, сказать, мол, глупости все это? Тебя утешали, подбадривали, защищали. Билли сейчас тоже прячется на холме от обид. От невзгод. Может, и от большой, настоящей беды. И ему тоже нужен кто-то, кто поймет, утешит и не станет смеяться или, хуже того, осуждать. Харли за него жизнь отдаст, я его люблю, но мы старики. Ты ему ровесница, росли вы вместе. Не бросай его.
– Тетя Гортензия, я…
– Я сказала, не бросай!
Гортензия Вейл сердито фыркнула и величаво удалилась к себе в комнату. Мэри осталась одна, растерянно глядя вслед старухе и абсолютно ничего не понимая.
В эту ночь ей снился очень странный сон. Под раскидистой древней яблоней стоят они с Биллом. Он смотрит на нее страшным ненавидящим взглядом, и губы его искривлены беззвучным проклятием, а она не в силах ничего сказать и даже пошевелиться. Потому что ей так больно и так страшно, что сердце разрывается на части.
Глава 3
Грин-Вэлли, неделю спустя
– Нет, вы только подумайте! Сидит сычом на своем холме, вообще вниз не спускается…
– Как же не спускается! А к мисс Райан в больницу?
– Помяните мое слово, они нам еще устроят веселую жизнь! Не зря старик всю жизнь браконьерствовал. Погодите, вот ограбят банк…
– Какой банк?
– Ну не банк. Магазин. Или кого побогаче.
– Что вы такое говорите! Все-таки он из Лондона…
– Ну и что? Сколько жулья в этом Лондоне, вы знаете? Я вообще не знаю, куда смотрит мэр!
– Надо заявить в полицию.
– А я считаю, самое место ему в психушке!
Ведь страшно подумать, молодой, здоровенный бык, а глазищами так и зыркает, так и зыркает…
– Гортензия Вейл тоже хороша. Говорят, навещает их.
– Совсем из ума выжила. Ведь вдвоем живут, женщины. Прирежет их, и не пикнут. А то и изнасилует…
– Господи, какой ужас вы говорите! Вот я читала в 'Сан', одна девушка познакомилась с молодым человеком, даже поженились, а он оказался маньяком…
– Да что вы такое говорите уважаемая! Он же работал в…
– Оставьте вы, ради Бога. Про этот случай, кажется, в газетах писали, мне кузина Салли звонила из Бриджуотера, а муж Салли как раз знаком с одним шофером, тот часто ездит в Лондон, у него там тетка, так вот она и рассказывала, что скандал был нешуточный…
– Погодите вы со своими кузинами и тетками! Он сумасшедший, я точно знаю. У него даже справка есть о нетрудоспособности. Знаете, что это значит?
