Полночные размышления семейного терапевта

что совсем не похоже на его обычные пустые обещания. Это полная перемена жизни — не только поведения, но и восприятия. Хотя и у таких историй бывают неожиданные последствия. Много лет назад я лечил пару, и жена, страдающая хроническим алкоголизмом уже лет десять-пятнадцать, совершила экзистенциальный прыжок. Это настолько бросалось в глаза — и мне, и ее мужу, — что в ближайшие выходные, абсолютно не понимая, почему это происходит, он запил и загулял на четыре дня. Человек, не пивший в течение десяти лет. Как будто подобная роль была такой необходимой принадлежностью семьи, что он на неделю присвоил себе паттерн поведения жены, к своему собственному ужасу и ее изумлению. К счастью, это у него прошло.

Подобное изменение произошло и у психопатичной женщины тридцати двух лет с восьмилетним стажем брака, которая спала со своим предыдущим терапевтом и крайне сопротивлялась перспективе супружеской терапии. Оказавшись у меня, она ушла в себя и находилась в таком подобии кататонии много месяцев, злобно возмущаясь зависимостью своего мужа от терапевта, издеваясь над его исповедями перед терапевтической командой. Наконец, через шесть или восемь месяцев, она сказала мне: «Почему вы не разговариваете со мной?» Я честно ответил: «Я вам не верю». Тут она запустила в меня чашкой кофе, целясь в лицо! В ярости я загнал ее в угол и начал пороть словами до тех пор, пока она не пришла в ужас; возможно, ее первый раз с самого детства так эмоционально изнасиловали. После чего наши отношения стали очень теплыми. И терапия пошла совсем по-другому, после нее пациентка стала жить более полноценно, по крайней мере, те два года, что находилась в моем поле зрения.

Если вы познакомитесь с несколькими людьми в нашем мире, совершившими прыжок в «сейчас», то обнаружите, что наиболее яркое в них — их личность, другими словами, способность присутствовать. Барбара Бец замечает: «Стержень динамики психотерапии — в личности психотерапевта». Я по-своему говорю об этом так: «Я знаком с несколькими людьми в этом мире, которые всего-навсего скажут: раз-два-три, и это станет для тебя значимым переживанием». Один из них Элан Грег, медицинский директор Фонда Рокфеллера. Другой — Исаак Зингер, еврейский писатель, нобелевский лауреат. И проповедник из Уэлса, которого я встретил во время учебы в колледже. Я услышал его выступление, оно произвело на меня впечатление, и я захотел с ним поговорить. Хотел поговорить о том, что делать со своей жизнью. Разговор был тихим. Когда настала пора прощаться, проповедник сказал: «Передай мои наилучшие пожелания твоему отцу». Он это сказал ни с того ни сего, а я услышал ошеломляющее утверждение ценности собственного бытия. Мы совсем не разговаривали о моем отце, но он своим таинственным способом как бы видел меня всего.

Другой опыт — моя встреча с Грегори Бейтсоном в 1939 году, когда я стажировался по психиатрии. Я написал несколько писем к различным светилам с просьбой познакомиться с ними на ежегодной встрече Американской психиатрической ассоциации. Так два или три раза я встретился с Бейтсоном. Мы шли с ним в бар отеля, заказывали какую-нибудь выпивку. С Грегори не хотелось говорить — он самовоспламенялся! Я учился у него сосредоточиваться, находиться полностью в одном конкретном месте, все вкладывать в одно направление. В этом и состоит экзистенциальный прыжок: сужать свой мир, пока не окажешься в настоящем времени.

Изменение языка, сопровождающее подобный прыжок, связано с исчезновением грамматики условных предложений, с исчезновением мифологических «я бы хотел», «должно было бы» — всяких было бы, могло бы, должно (не должно) было. Это похоже на состояние маниакального пациента, называющего до 250 предметов в кабинете; он не думает, он просто видит и называет. Человек, находящийся в «сейчас», позволяет течь своему бессознательному потоку, пересекающему мозолистое тело и общающемуся с вербальной, аналитической частью мозга. В компьютер не заложишь программу его согласия или несогласия с прошлыми умозаключениями, теориями, правилами, привитыми его родителями, культурными требованиями и т. д. Все они по-своему чудесны, если похожи на сексуальный импульс, который можно по желанию включить или выключить. Чудесно, что я могу их слушать, когда люди, находящиеся вокруг меня, их не различают.

Оставаться ребенком: противоядие метажизни

Единственное зрелище, еще более печальное, чем ненормально взрослые дети, которые после четырех лет ведут и чувствуют себя по-взрослому, это взрослые, эмоционально оставшиеся детьми, но интеллектуально борющиеся за то, чтобы играть во взрослых. Глядя на все это, я укрепляюсь в убеждении, что есть способ сделать жизнь более привлекательной. Если родители могут побыть детьми (точнее, как бы детьми ) со своими собственными детьми, тогда и они смогут быть са-ми собой. Это дает детям не только чувство, что ребенком быть весело, не только радость играть со своими родителями, но и возможность открыть самих себя; а если родители будут достаточно смелыми в этой игре, они тоже могут открыть самих себя. Родители могут превратиться в четырехлетних детей, играя в лошадки или возясь с кубиками на полу, а дети — играть во взрослых, резать мясо или раскладывать по тарелкам картошку и салаты, в то время как папа сидит на детском стульчике и хнычет, что не хочет есть. Или папа, придя домой после напряженной работы, может насладиться превращением в ноющего ребенка, который говорит четырехлетней дочке: «Потри мою шейку, я так устал».

Для ребенка перемена ролей приятна: девочка видит, как папа стал маленьким, и сама играет в маму. Даже не знаю, для кого из них это полезнее — для девочки, играющей в маму, которая наберется смелости в один прекрасный день стать всамделишной мамой, или для папы, играющего в ребенка, когда он и в самом деле чувствует себя как ребенок. Думаю, если он научится так играть, это отодвинет его инфаркт минимум на пять лет.

Еще лучше, когда в игру с маленьким мальчиком — папой включается и мама, становясь маленькой девочкой. А двое настоящих детей отсылают своих маму и папу спать в восемь часов, а сами продолжают смотреть телевизор. Или, уложив родителей спать в детские кроватки, дети играют в папу с мамой на большой постели. Наверное, такой обмен ролями важнее для самих родителей, но и для детей это будет хорошим исследованием того, что такое взрослый.

Гибкость ролей, право поиграть на семейной сцене предохраняют семью от тяжелой серьезности и суровости, от того стиля жизни, который мы называем «Американской готикой». Игра — необходимая часть жизни. Она расширяет сосуды и расслабляет мускулы; смягчает пресловутую целеустремленность, главное заболевание современной культуры. Она даже предохраняет от другого заболевания — метажизни и метакоммуникации. Я уже упоминал, что мы умудряемся так много разговаривать о разговорах, что ничего не говорим. Как если бы мы все время играли в аналитические игры, даже не сознавая и не показывая виду, что это развлечение. Посторонний подумает, что все происходит «на самом деле», и вскоре никто уже не может отличить, где игра, а где нет.

Возможно, развитие права ребенка быть самим собой — самая важная функция родителей. Ту степень близости и честности, которая может проявиться во взаимоотношениях с нашими родителями, больше нигде не встретишь. Поэтому, чем психологически обнаженнее родители, тем более ребенок растет готовым к открытости (своей и других) в будущем. Увидев, что мама может выйти из себя и потерять контроль, ребенок освобождается от кошмарных мыслей, что вдруг он ко-го-нибудь убьет или кому-нибудь навредит своими плохими чувст-вами. Открытие, что мама может физически бояться папы, а папа — мамы, превращает страх ребенка перед мощью этих двух великанов из удушающего ужаса и кошмара бессонных ночей в обычную часть человеческой жизни.

Ребенок, открывший мужественность мамы и женственность отца, сделал существеннейшее открытие и о самом себе. Ребенок, обнаруживший смешную сексуальность в отношениях между родителями, сам может играть со своим чувственным, похожим на сексуальное, влечением к маме или папе; и у такого ребенка будет много преимуществ в будущем. Табу инцеста настолько велико в нас, что радость чувственности в семье часто полностью скрыта, хотя она сильно влияет на будущие отношения детей в браке. Флирт внутри семьи прививает детям человечность в их будущей взрослой любви и отнимает у любви привкус нарушения запрета.

Близость: золотой телец

Поскольку близость — один из полюсов диалектики «принадлежность-индивидуация» и поскольку у