Полночные размышления семейного терапевта

совместную работу. Она может много значить для обоих либо больше для одного и меньше — для другого. Эта сторона психотерапии существенно не отличается от встречи Робинзона Крузо с Пятницей, от жизни мифических юноши и девушки, высаженных на необитаемый остров, или от ситуации реальных супругов, сильно связанных покупкой дома, первой машины или рождением ребенка.

Выше я описывал общение с десятилетним мальчиком Джимом, который провел со мною много времени в абсолютном молчании. Десять недель подряд он стоял в моем кабинете, а я сидел молча, погруженный в размышление, и так проходили все наши встречи. Я действительно не мог понять, чем я помог ему. Но его учительница, видя происходящие с ним изменения, позвонила мне, чтобы поблагодарить за «удивительную» помощь.

Можно строить разнообразные предположения о том, что же происходило на самом деле. Очевидно, что взаимоотношения мальчика с другими людьми были наполнены злобой. Его агрессия пробуждала зависимость у других детей (возможно, и у матери) или ответную злость детей и взрослых, кого он не мог напугать. А ситуация терапии была для него совсем новой и ни на что не похожей. Человек, явно более сильный, чем он сам, позволял выражать злость и в ответ не становился ни сердитым, ни зависимым, ни испуганным. Джиму не удавалось приложить привычные фантазии к этому случаю взаимоотношений, тем самым фантазии как бы опровергались. Неважно, что он не смог выразить их словами. Поведение изменилось. Пауза неопределенности. А потом подействовало естественное для каждого желание принадлежать своей социальной среде.

Может быть, Джим переменился из-за того, что мог кого-то ненавидеть без чувства вины? Что случилось с его фантазией? Я предполагаю, что кошмарная фантазия поменялась просто потому, что кто-то еще участвовал в ней и этот человек не соответствовал его социальному мифу. Изолированность кабинета не позволяла отделить меня от фантазии. Регрессия (поскольку эту фантазию, как только она стала проявляться, иначе чем регрессией не назовешь) была возможна потому, что такой тет-а-тет оживляет отношения «мать-ребенок» в первые два-три года жизни. Возможно также, что изоляция Джима от социальной среды была так велика, что человек, помогающий преодолеть ее, стал очень значимым для него на экзистенциальном, взрослом уровне.

Работа в сферах ко-терапии, групповой и семейной терапии вроде бы противоречит всему сказанному о важности изоляции, но я не вижу большого противоречия. Ко-терапия на самом деле — это не работа двух разных людей с пациентом, а образование пары, которая становится терапевтом. О таком единстве двух терапевтов свидетельствует тот факт, что пациенты путают имена и приписывают им одинаковые установки, даже когда непосредственный опыт постоянно показывает, что это не так. Пациентом может быть отдельный человек, пара, семья или группа. В любом случае и тут можно увидеть изоляцию от окружающей среды. Оказаться в изоляции могут и тридцать человек, когда вокруг бушует снежная буря. Может даже возникнуть ощущение близости внутри всей страны, как это было при нападении на Пирл Харбор в 1941 году.

Можно по-разному объяснить феномен такой близости в изоляции. Допустимо, пользуясь словом перенос, связать его с отношениями детей и родителей, но можно также говорить и о перекрестной идентификации. Когда один человек физически, визуально присутствует для другого, автоматически возникает ощущение его отличия: «Он выше, толще, старше, умнее меня». Но одновременно появляется и гораздо более сильная идентификация: «Он тоже человек, он страдал, ему плохо или весело, как и мне».

Близость между доктором и пациентом

Отношения врача и пациента — это форма близости, заслуживающая в обществе уважения, одобрения и поддержки вот уже в течении многих лет. Подражая отношениям родителей и ребенка, эта связь стала самой священной после своего биологического прототипа. Осмотр тела пациента и забота о нем, телесный контакт и достаточно слепое послушание делают отношения пациента и врача еще более священными.

Отношения «мать-дитя», как их символически изображает врач, несут в себе черты кормления, заботы, тепла, мягкости. Отцовские качества врача включают защиту, поддержку, приглашение работать вместе. Врача воспринимают как человека, полностью стоящего на стороне пациента, так что ему можно доверять секреты, которые никто не в праве у него выспрашивать, в том числе и общество в целом (до недавнего времени). Его предписания не подлежат обсуждению, а сила настолько превосходит силу обычного человека, что он не может ошибаться. До сих пор в некоторых местах врач — это что-то вроде Господа Бога.

Врач выбирает свое профессиональное призвание из-за желания «заботиться о других», предупреждать и исцелять болезни и сражаться со всем, что разрушает тело человека. Странное, напоминающее запрет инцеста, табу клятвы Гиппократа подтверждает особенное качество роли врача: «Не навреди,» — как если бы врач в своей особой близости с пациентом был способен, как и родитель, навредить гораздо сильнее, чем обычный человек. У врача особые права, его роль в каком-то смысле объединяет в себе роли родителей, священника и учителя.

Роль врача такова: пациент говорит: «Меня никто не любит,» а врач отвечает: «Я буду любить тебя». Пациент: «Болит голова». Врач: «Я вылечу ее» (мама поцелует головку). Пациент: «Только чудо поможет мне». Доктор: «Я волшебник». «Умираю», — говорит пациент, а доктор ободряет: «Я спасу твою жизнь».

Группа и близость

Модели работы группы, предлагаемые психиатрами, столь же разнообразны, сколь разнообразны и сами группы. Сложность создания теории группы связана с неопределенностью в вопросе, какую же группу считать образцом. Многие группы ориентированы на межличностные отношения, главным предметом исследования, обучения и наблюдения их участников является пребывание с другим (или с другими) людьми. Когда же группа становится свободнее и действует как терапевт, ее члены постепенно начинают наслаждаться пребыванием с самим собой. Внутрипсихическая близость с самим собой — конечная цель, не менее важная, чем близость с другими. Группа, которая провела много времени в борьбе за понимание того, как выражать гнев или любовь по отношению к другому человеку, приходит к такому состоянию, когда каждый может пользоваться группой для открытия самого себя — через сны или психологические и психосоматические переживания. Во время встречи люди открывают, что можно быть с другими и одновременно — еще полнее — с самим собой. В этом смысле другие рядом с нами не только наполняют нас, но и распространяют. За полнотой близости с самим собой стоит психологическое соединение всего своего «Я» с «Я» другого.

Такие два состояния нашего бытия присутствуют всегда, хотя часто их черты стерты или чем-то замусорены. Осуществиться в группе, когда групповой процесс сконцентрировался только на разговорах, почти невозможно. Близость в группе сведена к тому, чтобы вместе что-то делать, и процесс замораживается. Когда только что-то делают — будь то интеллектуальные упражнения, психологические игры или словесный балет — взаимоотношения остаются поверхностными. Манипуляция другими с помощью своего образа, представленного людям, является, в сущности, родом идолопоклонства. Человек создает свой образ и учится тому, как заставить других молиться на него так же, как молится он сам. В конце концов, его мама думала, что он станет президентом. (P.S. Но не сказала, президентом чего.)

Это совсем не близость!

Близость и самоубийство

Люди с суицидальными проблемами желают умереть: либо они хотят, чтобы кто-то убил их, либо хотят убить себя сами. Можно сказать, что убийство есть убийство, неважно, убиваешь ли ты кого-то другого или самого себя, и что часто суицидальный импульс — это повернутый против себя импульс убийства. Человек хочет убить кого-то и вместо этого убивает сам себя. Я думаю, что такие люди живут в постоянной злобе, и физическое самоубийство — логическое завершение жизни того, кто разрушал себя социально,