изоляции.
Люди пытаются справиться с этой путаницей с помощью псевдоадаптации к таким реальностям, как «мы» и «они» — приятная улыбка конформизма; заключение контрактов, которые потом тайно нарушаются или изменяются; одурманенность культом псевдогероев (спортсменов, гуру и спасителей); соблазн системы поощрений — денежных, политических, профессиональных.
Хельмут Кайзер, о котором писал Леон Файермен в книге «Эффективная психотерапия» искал самый универсальный симптом у людей и пришел к заключению, которое мне кажется верным. Таким самым универсальным симптомом является бред слияния: если тебе удастся соединиться с твоей мамой, с Богом, с женой, которая будет постоянным источником твоей силы, иными словами, если ты откажешься от индивидуации ради уверенности, что ты принадлежишь к большей системе, тогда ты спасешься от ощущения изолированности, одиночества, тревоги.
Не менее важно попытаться открыть универсальный секрет всех семей. Что спрятано в недрах всякой семьи, словно страшная тайна, словно скелет в шкафу? Лучше всего я бы ответил на этот вопрос, воспользовавшись неопубликованными заметками Милтона Г. Миллера, бесконечно повторявшего вопрос: «Кто такие эти они?» Какие-то они так делают, какие-то они так не делают, эти они против нас, а те они за нас. Они предполагают существование некоей таинственной группы, пары, культуры, страны, семьи, соседей, но никогда не ясно, кто же имеется в виду, кто же конкретно эти таинственные, влиятельные, не дающие нам покоя другие. Может быть, они — это родственники моей жены, моего мужа? Для нее они — действительно семья ее мужа. Для него они — это семья жены. Принадлежат ли к они семья его матери, семья его отца, семья ее матери, семья ее отца, его коллеги по работе? Такое зловещее присутствие ощущает на себе каждая семья, никогда не пытаясь уяснить, что же это за призраки, а если и выясняет что-то, то сталкивается с новыми сложностями, в которых невозможно разобраться.
Если я направлюсь туда-то, поддержат ли они меня? Если я не сделаю того-то, они отвернутся от меня? Бесконечный процесс размышлений о том, что они подумают, неотделим от бесконечного разрешения вопроса о том, что надо и что не надо делать. Так надо делать; надо быть таким; надо сделать то или иное; не надо делать; не надо быть; надо быть; они хотят, чтобы я был; они хотят, чтобы меня не было. Разнообразнейшие возможности возникают, как только всерьез задумаешься об этих они.
На любую семью и ее жизнь очень сильно влияет система убеждений окружающей семью культуры. Все мы пленники культуры, а она меняется от поколения к поколению и от десятилетия к десятилетию. Так, в двадцатых, тридцатых, сороковых годах культура требовала от человека исчезновения его личности в браке. Они превращались в симбиотический союз мы. Это имело религиозные корни, будучи выражением характера странников-колонистов, убежавших из-под политического гнета старого мира. В оформившемся виде мы можем обнаружить этот симбиоз на картинке, где нарисованы два фермера, муж и жена, и между ними вилы — такой стиль называют «американской готикой». Графическое изображение злобы, горечи и репрессии, окрашивающих подобное рабство.
Затем, после экономической депрессии в американской культуре произошел полный переворот ценностей, экономическая депрессия требовала для выживания страны национального единства — после обособленности, предшествовавшей второй мировой войне, после возникновения единства в стремлении обороняться во время войны, после дней славы и могущества в масштабе мира в результате побед в Европе и в Японии. В шестидесятых годах возникло «поколение Я». Восстающее против идей о мировом господстве, потерпевших поражение во Вьетнаме, с его параноидальными мыслями о возможности мировой войны с Россией, — это поколение на самом деле было скорее не «поколением Я», а «поколением анти-Мы». Оно метафорически выражало бредовую идею психоанализа, что при достаточном уровне самопонимания и самовыражения зрелость, счастье и полноценная жизнь приходят сами собой.
«Поколение анти-Мы» породило социальную игру в сексуальную революцию, все эти путешествия и встречи половых органов. Обычно рядом были не люди, а только потенциальная возможность, что когда- нибудь игра в секс превратится в целостные отношения целостных личностей. Сравнительно недавно биологическая тяга к репродукции стала весомой опять, так что палаты родильных домов, пустовавшие в начале семидесятых, опять наполнились женщинами. К 1977 году семья опять получила признание культуры. Хотя в качестве пережитка шестидесятых еще оставалось культурное требование к каждому человеку развивать свою личность, требование, отрицающее ценность семьи. Сегодня проявлением индивидуации с ее стремлением обособиться является культ здоровья, спорта, выполнение рекомендаций медиков. Технический поиск средств для продления до бесконечности срока жизни требует от культуры, чтобы она отыскала источники поддержки, мудрости и силы, которые обычно находят в семье, но после буйства шестидесятых годов разучились это делать.
Последние двадцать лет я принимал по 15–25 семей в неделю. Это научило меня пониманию, быть может, похожему на то, как индейцы понимают лес или фермер — землю. Подобное понимание — большею частью невербальное — заставляло меня утверждать ценность семьи перед будущими психотерапевтами в их работе с людьми, страдающими эмоционально или физически. Конечно, мои выводы, заключения и наблюдения крайне относительны, открыты для всяческих сомнений, и я предлагаю их лишь в надежде, что они помогут вам построить вашу собственную теорию.
Есть три рода семей. Первый — это биопсихосоциальная семья, где слова «своя кровь» обладают неимоверной силой. Глядя на лица наших шестерых детей, я неизбежно вижу свое лицо и лицо жены, пятьдесят лет нашей жизни вместе, и никто не влияет на меня с такой же силой. Конечно, эта сила на одном полюсе оборачивается агонией, на другом — экстазом, но это в любом случае сила, не сравнимая с другими.
Второй род — семья психосоциальная. Сюда относятся усыновленные дети, влюбленные пары, глубоко привязанные друг к другу люди, которые вместе живут, работают, играют. Нельзя преуменьшать их значение, поскольку любовь обладает невероятной силой. Но психологический мир в нашей обычной жизни не столь требователен, как физическое состояние тела, и психологический мир любви слабее мира семьи биопсихосоциальной. Конечно, встречается смесь первого и второго — то, что я называю его, ее и их семьей. Повторный брак, психологическая семья парочки старшеклассников, многолетние взаимоотношения, в которые люди вкладывают себя, делая их все более сильными.
Третье — это социальная семья. Людей в ней связывают общие интересы и занятия, такая семья встречается в профессиональной футбольной команде или у партнеров по фигурному катанию и во всяческих группах, общинах, командах, организациях. Здесь слово семья обозначает только то, что между поколением старших и младших, опытных и новичков существуют границы или есть группа сверстников.
Я могу различить три рода генов. Культурные гены, передающиеся из поколения в поколение, обладают огромным значением, но мы замечаем их лишь тогда, когда говорим о других культурных группах — ирландцах, кавказцах, иранцах, неграх или восточных людях. Существует также психологическое наследство в каждой семье, передаваемое как семейная культура: рабочая этика, свобода выражать злость и быть близким, ее отсутствие — все это части психологического генофонда. И нетрудно заметить, что существуют социальные гены : старший член маленького общества в Новой Англии передает социальные правила и чувство ответственности младшим членам, то же самое происходит в семье из Калифорнии, где культурные правила передаются от родителя к ребенку, от друга к другу. Эти вещи настолько все пронизывают, что мы обычно их не замечаем. Они — как волны в океане, постоянное движение, не осознаваемое нами.
