намерены себя подвергнуть. Несколько смущенный, я пробормотал что-то вроде:
«Фюрер приказал, он был категоричен…» Затем гул мотора избавил меня от поиска других извинений. Вцепившись в две стальные трубы, которые образовывали каркас самолета, я пытаюсь привести нашу «птичку» в некоторое равновесие, чтобы хоть немного ее облегчить. По знаку пилота солдаты, которые держали самолет за крылья и хвост, разом отпускают руки — и тут же нас бросает вперед. Мы мчимся все быстрее и быстрее к концу «взлетной полосы», но все еще остаемся притянутыми, будто магнитом, к земле. Я изо всех сил стараюсь сохранить равновесие. Машину трясет на камнях, которые мы не отбросили. Затем я вижу через переднее стекло глубокую рытвину, которая раздвигается прямо перед нами. У меня еще остается время подумать:
«Господи! Если мы рухнем туда…» — и тут «аист» отрывается от земли, всего на несколько сантиметров, но и этого, кажется, достаточно. Левое колесо шасси еще раз резко напарывается на что-то, самолет легонько ныряет носом, и вот мы уже у самого края плато. Самолет заносит влево — и он проваливается в пустоту. Я закрываю глаза — у меня уже нет сил даже бояться
— и, сдерживая дыхание, ожидаю страшного грохота и неминуемого удара…
Свист воздуха вокруг крыльев становится резче и превращается в настоящий рев. К тому моменту, когда я вновь открываю глаза, — а все это не могло длиться больше нескольких секунд, — Герлах выводит самолет и медленно уравнивает его в горизонтальном положении. Теперь мы двигаемся с достаточной скоростью, даже для этой разряженной атмосферы. Едва ли в тридцати метрах над поверхностью равнины «аист» переходит на бреющий полет и достигает порога, за которым начинается низина Аррецано. На этот раз мы и в самом деле прошли.
Мы все трое — краше в гроб кладут, но никому и в голову не приходит завести речь о только что пережитых ужасных мгновениях. С некоторой фамильярностью, позабыв о субординации, я кладу руку на плечо дуче, который теперь-то уж точно спасен. Муссолини уже оправился, вновь обрел дар речи и ударился в воспоминания, связанные с местами, над которыми мы летели, быть может, не выше пятисот метров — предосторожность против возможных самолетов союзников. Дуче бегло говорит по-немецки, почти без ошибок — факт, который в нервном напряжении первых минут я даже не заметил. Осторожно мы проплываем над последними отрогами гор — и вот уже летим над Римом, направляясь к аэродрому Пратика-ди-Маре.
— Внимание, — бросает нам Герлах, — держитесь крепче! Садимся в два приема.
И правда, я ведь уже забыл, что наше шасси поломано. Самолет очень нежно прикасается к земле, легонько подскакивает, пилот восстанавливает равновесие, и, на правом колесе и заднем элероне, мы тихо едем по полосе, а затем машина останавливается. Все прошло как в сказке, а ведь наши шансы с начала и до самого конца авантюры были, если признаться, не так уж и велики.
Нас встречает адъютант генерала Штудента, сияя от радости. Три самолета «Хейнкель-111» готовы к взлету. И у нас совсем не остается времени, если, конечно, мы и вправду хотим достичь Вены до наступления ночи.
ЗАГАДКА ВИШИ
Я, пожалуй, пропущу в своем рассказе все поздравительные речи и награды, которые я получил за эту операцию, искреннюю благодарность дуче и горячие поздравления, которые мне высказал Адольф Гитлер лично в ставке главнокомандующего перед высшими персонами рейха. После короткой передышки я вернулся на свою «базу» в Фридентале, чтобы вновь посвятить себя делам организации моего специального подразделения. Но проработать спокойно удалось всего пять месяцев. В конце ноября 1943 года я внезапно получаю из ставки приказ Гитлера немедленно в сопровождении роты своих солдат отправляться в Париж, а там, сразу по прибытии, обращаться за дальнейшими указаниями к генералу Обергу — шефу СС и немецкой полиции во Франции.
Мне не слишком пришлись по душе эти неточные и краткие приказы; долгий опыт подсказывал, что чаще всего они служат признаком некой неприятной и деликатной миссии. Но солдат должен повиноваться; итак, я вскочил в первый поезд, в то время как рота моих солдат готовилась отбыть на следующий день.
Честно говоря, я не был так уж недоволен возможностью повидать Париж снова — я бывал там, и, как показалось, слишком кратко, в 1940-м и в 1942 годах. Красота и шарм французской столицы произвели на меня такое впечатление еще во время самого первого визита, что я с тех пор постоянно высказывал свое восхищение самым прекрасным из европейских городов, прибавляя, что, по моему мнению, второе место должно быть присуждено Вене, а третье — Будапешту. Эта классификация всегда приводила в ярость истых пруссаков, и больше того, добрых австрийцев, особенно когда я уточнял, что мне кажется, будто Берлин не более чем нелепое нагромождение разного рода камней. Частенько я от души смеялся, наблюдая, как они просто подпрыгивают от возмущения при моих столь невинных замечаниях…
Выполнив предначертание, вывешенное повсюду на Северном вокзале, — «немедленно» отмечаться по прибытии в комендатуре на площади Оперы, я отправляюсь в отель «Континенталь», расположенный на улице Риволи. После длительных поисков в этом огромном улье — а сотни номеров переделаны в конторы и буквально кишат штабными служащими — мне наконец удается наткнуться на своего благодетеля полковника, тоже в штабной форме, с красными кантами на брюках. Он меня уже ждет и сразу заявляет, что получены инструкции: передать в мое распоряжение подразделения — сколько и для каких целей, он, правда, не знает. Он призывает одного из ближайших сотрудников коменданта Парижа, но и этот не может сообщить ничего нового, лишь подозревает, что речь идет о взаимоотношениях, уже достаточно путаных, между вишистским правительством и нашими. Сообщив это, он принимается излагать все, что ему известно об обстановке во Франции, причем в своей собственной интерпретации. Поскольку последние несколько недель я едва выкраивал время на чтение газет, то из его лекции не понимаю и половины: кроме имен маршала Петэна, адмирала Дарлана, генералов де Голля и Жиро я абсолютно ничего не могу различить в хитросплетениях французской политики.
По тому, что мне объяснили эти два офицера, могу заключить: окружение маршала Петэна и некий генерал из правительственных кругов Виши проявляют недовольство тем фактом, что немецко-французские переговоры остановились на стадии военного перемирия сорокового года. За три года не сделано ни единого шага к заключению мирного договора, уже давно обещанного, подписание которого, без сомнения, усилит достаточно шаткое положение французского правительства. Что касается маршала Петэна, мои собеседники представили его ревностным патриотом, слегка упрямым и старающимся — вполне законное желание, по моему суждению, — «спасти мебель», причем всеми возможными способами. Но увы, к его досаде, Германия по вполне понятным причинам, которые тоже, по-моему, законны, пока сомневается, нужно ли делать слишком значительные уступки французскому патриотизму.
К тому же недавно выяснилось, что Виши и «Свободная Франция» поддерживают и всегда поддерживали отношения гораздо более тесные, чем можно было подозревать раньше. Это предположение представляется мне вполне допустимым. В тот момент Северная Африка, как, впрочем, и почти все колониальные территории Франции, были оккупированы союзниками, следовательно, находились во владении «Свободной Франции». Кроме того, моральное воздействие начального триумфа «держав оси» начинает понемногу уменьшаться. С самого начала 1943 года события явно приняли такой оборот, который не идет на пользу Германии, — обстоятельства изменились, в чем мы, может быть, пока еще не отдавали себе ясного отчета, но лагерь противника, естественно, находил в этом некие признаки.
Мало того, совсем недавно немецкое командование получило конфиденциальные донесения от тех, кого принято называть «верными и заслуживающими доверия источниками», согласно которым следовало ожидать неожиданной развязки: отношения, существующие между Виши и «Свободной Францией», судя по всему, стали настолько тесными, что правительство Петэна уже подумывает искать убежище в Северной Африке. По другим сообщениям, полученным от источников тоже «верного» характера из окружения генерала де Голля, последний намеревается сместить силой старого маршала и его министров. Немецкое командование во Франции тут же передало обе противоречащие, однако равные по своей тревожности гипотезы, в ставку фюрера.
Что касается моей роли во всем этом, то они ничего не знают; без сомнения, очень скоро мне будут высланы из ставки более точные указания. А в настоящее время мне следует просто представиться, и без отлагательств, генералу Обергу.
Я откланиваюсь, пешком прохожу Елисейские Поля и оказываюсь на улочке, неподалеку от Авеню Фош,
