Болеслав Прус
САКСОНСКИЙ САД
Ты ошибаешься, дорогой друг, если полагаешь, что я всегда в одиночестве шагаю по песку, который в эту минуту топчут тысячи ног. Посмотрел бы ты сейчас, в каком прекрасном семейном кругу я нахожусь.
Вот эта почтенная, хотя и коренастая, матрона в шелковом платье, с таким трогательным доверием опирающаяся на мою руку, — пани X., владелица частично заложенных имений.
Этот стройный, поминутно краснеющий ангел в бархатной накидке — панна Зофья, дочка вышеупомянутой особы; она уже достигла восемнадцати лет, получает шесть тысяч приданого и уверена, что в Саксонском саду все только и будут на нее смотреть и над ней смеяться.
Этот очаровательный шестилетний мальчуган, милое бэби в голубой рубашечке, перехваченной под мышками лакированным пояском, и в шапочке с бархатным помпоном и шелковым бантом, — маленький Франек, сын старшей моей спутницы и брат младшей. И, наконец, этот двадцатилетний белобрысый юноша, всегда испуганный и всегда всем уступающий дорогу, — родственник вышеописанного семейства; одно время он где-то учился, а сейчас живет у тети, практикуясь в сельском хозяйстве и исполняя обязанности временного обожателя панны Зофьи. Ходит он в бархатном картузе, светло-оливковых «невыразимых», сером пиджаке и темно-зеленых перчатках, которые, по-видимому, являются для него предметом чрезвычайной гордости, хотя и доставляют ему немало забот.
Вся наша компания, вместе с Биби (это крошечная собачонка из породы пинчеров, с мохнатой головой, похожей на большой клубок шерсти)… итак, вся наша компания торжественно направляется к Саксонскому саду. Путешествие наше уже длится около сорока пяти минут, но мы не теряем бодрого настроения. По дороге мы окликаем нескольких извозчиков, однако эти грубияны при виде столь многочисленного семейства удирают во всю прыть. И мы плетемся дальше, беседуя о достопримечательностях Саксонского сада, который уже несколько дней отгоняет сон от лукавых глазок панны Зофьи.
— Ах, боже мой! Боже! — вздыхает мама. — Мы тащимся, как странники на богомолье. Ты, верно, стесняешься ходить с нами, провинциалками, пан Болеслав?
— Что вы, пани, я и сам провинциал.
— Это правда, ты истинный волынец! Вы ведь все одинаковы: сердца у вас золотые, в чем нельзя отказать и тебе, зато в голове — ветер! Вот как у нашего милого Владека.
Милый Владек, оскалив белые зубы, уставился на свои зеленые перчатки, а панна Зофья, покраснев в сотый раз, заметила:
— Очень любопытно, что же такое этот ваш Саксонский или, как его там, Варшавский сад?
— Он, наверное, круглый, — строит догадки двадцатилетний Владек, переходя с правой стороны на левую.
— Наоборот, милый пан Владислав, — возражаю я, — он четырехугольный, а если вас интересуют топографические подробности, могу вам сказать, что на восток от него расположена Саксонская площадь, на запад — рынок за Желязной Брамой, на юг — Крулевская улица, а на север — множество больших домов, — это Вербовая улица, Сенаторская и Театральная площади.
Слушатель мой, очевидно, уразумел это пояснение и перешел с левой стороны на правую.
— А ворота там есть какие-нибудь?.. — снова задала мне вопрос панна Зофья тем прелестным голоском, которому прощаешь даже глупости.
— Конечно, есть, пани, в виде железной решетки.
— О-о-о! — удивилось все общество.
— И там не одни ворота, а целых шесть…
— О-о-о! — раздался снова взрыв удивленных возгласов.
— Первые, — продолжал я, — выходят на Саксонскую площадь, вторые к Евангелическому костелу, третьи на Маршалковскую улицу, четвертые на рынок, пятые на Жабью улицу и шестые на Нецалую.
— Мама… мама!.. — вдруг закричал потный от усталости Франек, — а через забор мы будем перелезать?
— Франек, веди себя прилично! — строго сказала его сестра. — Так расскажите нам, пан Болеслав, что же там еще?
— Прежде всего, уважаемая панна, там четыре угла…
— Хи-хи-хи! Какой ты шутник, пан Болеслав, — развеселилась мама.
— Четыре очень интересных угла: в северо-восточном находится тир…
— Иисусе! Мария! — в изумлении всплеснули руками дамы.
— Ну, уж я там постреляю, — обрадовался Владек и перешел налево.
— Но тир не действует уже несколько недель.
— Что-нибудь испортилось?.. — догадался Владек — уже справа.
— В юго-восточном углу помещается кондитерская…
— А-а! Пойдемте есть мороженое. Мама, я хочу мороженого, — прервала меня панна Зофья.
— Пойдем, пойдем!
— В юго-западном углу находится кумысное заведение, минеральные воды и молочная…
— Господи Иисусе! — удивилась мама. — В таком саду — молочная!.. А простоквашу можно там получить?
— Конечно, можно!
— Так мы зайдем и туда.
— В северо-западном углу имеется площадка для детей…
— Боже мой! — умилилась матрона. — Что же они там делают?
— Играют с няньками.
— Крошки мои дорогие! Ну, какой же ты, право, пан Болеслав, и все-то ты знаешь!
Пока дамы удивлялись, мы пересекли Саксонскую площадь, перешли улицу, где нас чуть не задавили, и оказались у главного входа. Я заметил, что лицо панны Зофьи становится пурпурным и что в душе ее временного обожателя зарождаются кое-какие сомнения относительно серого пиджака, темно-зеленых перчаток и светло-оливковых «невыразимых».
— Нельзя, нельзя!.. — загремел в эту минуту сторож, отгоняя какого-то субъекта весьма неприглядной внешности.
— Почему его не пускают? — шепнула мне на ухо встревоженная мама.
— Он плохо одет, — поспешил я успокоить ее.
— А наши…
Не успела она договорить, как и до нас дошла очередь.
— Покорнейше прошу, господа, взять собачку на поводок.
— Биби на поводок? Биби? — вскрикнула панна Зофья.
— Это ее зовут Биби? Ну, так Биби…
— Что же делать, пан Болеслав? Ведь у нас нет поводка Владек, тебе придется, пожалуй, отнести бедную Биби домой.
— А можно ее повести на веревочке? — спросил у сурового стража ошеломленный Владек, впервые за все время позабыв о цвете своих перчаток.
— Можно, можно.
Получив разрешение, белобрысый наш спутник произвел несколько манипуляций над своим пиджаком, и через минуту красотка Биби, фыркая и упираясь, следовала за нами на короткой веревочке. Да и пора было, так как публика уже начинала на нас оглядываться.
— Вода… вода!.. Течет… течет!.. — радостно завопил Франек, увидев проливающий слезы фонтан.
— Франек, веди же себя прилично! — опять увещевает его сестра. — Это фонтан, правда, пан Болеслав? Ах, какой красивый!
Я молчу, размышляя, однако, не о фонтане, а о двадцатилетнем Владеке, который стоит в своем бархатном картузе, широко разинув рот. Между тем публика снова глазеет на нас, панна Зофья снова краснеет, я сам чувствую себя несколько смущенным. К счастью, Биби, пользуясь тем, что обидчик ее погрузился в созерцание, вырывается у него из рук.
— Держи ее, Владек! — кричит мама.
