По Москве автобус наймет – и поехали. И чтоб хоть один сбег… А ему было бы, если б кто утек… Не по инструкции.
Воробей оглянулся и выглянул в проем напротив: ни памятников, ни крестов – сплошная шевелящаяся зелень. Обернулся назад. Машины без удержу неслись навстречу друг другу.
Телевор куплю цветной, Вальке шубу… «Жигули» нельзя, был бы слух – другое дело… Может, дачу купить?.. А что?.. Подкопить год-другой – и можно. Валька на даче с Витькой, пить меньше будет… Яблонь посажу. Вот только бы с судом обошлось… Адвокат хоть и говорит… Да ему за разговор деньги платят.
Воробей посмотрел на часы: пора. Ребята к трем обещались всех засунуть: пять захоронений – недолго.
6
Станислав Вербенко, Стасик, жил в раю.
Формально Стасик был такой же подсобный, как и Воробей, Борька-йог, как все, – со своим сараем на хоздворе, со своими простыми подсобными обязанностями. Соблюдавший, по мере возможности, слабую кладбищенскую дисциплину.
Но по существу Стасика на кладбище не было. Он устроил себе другую географию.
К забору хоздвора примыкали ветхие сарайчики послевоенной постройки. Принадлежали они законным хозяевам, проживающим в недовыселенных двухэтажных, барачного типа, домах в кладбищенском тупике.
Стасик выбрал сарай покрепче – с окнами, электричеством – и пошел к хозяину договариваться. И договорился. За умеренное вознаграждение Стасик получил в пользование сухое, освещенное, теплое шестиметровое жилье с маленьким тамбуром и навесом сбоку.
Одной стеной сарай поддерживал догнивающий кладбищенский забор, в остальном же не имел с кладбищем ничего общего.
Стасик разыскал мощную, звенящую уставшими пружинами кровать, приволок ее в домик, напротив кровати соорудил топчан, раздобыл столик; навез дома тряпья, электроплитку, утварь кухонную, приемник – и с размахом зажил в рукотворном раю. Позднее он отгородился от мира глухим дощатым забором со стороны тупика и оборудовал в нем дверь.
Внешней демократичностью и гостеприимством он давно уже создал себе популярность и пресек зависть, а со временем добился, чего хотел: без серьезной нужды к нему не перлись.
В трезвом состоянии мозги его работали великолепно, не зря же он кончал мехмат и преподавал – недолго, правда, – математику в средней школе.
На кладбище он уже работал давно, беззубый частично, вислоносный, с жеванным от водки лицом. Стройный, правда, как пацан. Сидел Стасик когда-то долго, а за что, никто не знал. Сам он не трепался.
Сегодня Стасик принимал гостей. Где же еще, как не у Стасика. Воробью тридцать – не каждый день.
Воробей постучал…
Стасик открыл дверь, засмеялся, но, увидев за спиной Воробья Мишку, оборвал смех и, как всегда, лениво спросил:
– А этот здесь причем?
– Ладно, ничего, – буркнул Воробей и полуобернулся к Мишке: – Заходи.
Стасик разводил пары. Он достал специальное, продырявленное во многих местах корыто, поставил его на кирпичи и сейчас прожигал в нем чурки: готовил угли для шашлыка.
Мишка поставил возле корыта ведро с шашлыком. Разложил на столе хлеб, зелень. Питье Воробей занес пока в домик – от соблазна.
Нагнувшись над корытом, Стасик жмурился от дыма, искоса поглядывая на Мишку.
– Алеша!.. Толкни его, Михаил! Воробей!!! Ну, как тебе тридцать, не жмет?.. Чего себе подарил?
– Телевор цветной, – ответил Воробей. – Еще не купил, но куплю.
– Ну и правильно, – кивнул Стасик, – водяру не пьешь, баб не слышишь… Теперь только телевор смотреть, в цветах.
– …А я чего отмочил на свое тридцатилетие. – Стасик нанывал шашлык на шампуры. – Заказал стол в «Нарве». Гостей назвал – одних баб бывших, некоторых через справочное выловил. Ребят не приглашал, с ними после гудели… Девок назвал, не соврать, штук семнадцать. Пришли парадные, в платьицах, брюк почти не носили еще. Я их знакомлю. Все солидно: они – «очень приятно», ну трезвые все, да и не врубились еще, по какому принципу я их сгреб. Выпили шампуня по бокальчику. Одна учительница, со мной работала, речь сказала – ну… я вам доложу!.. А на столе рыбка, салатики, фрукты в вазах – по прописям, короче. Поддали еще, еще – девки заудивлялись: а что это ты, Станислав, или Стасик, я не помню сейчас, друзей не привел? Сколько красавиц, a кавалеров нет… Я рюмочку допил, встаю, сейчас, думаю, сообщу им…
«Сообщить» Стасику не дали: постучали в з Мишка покрутил пупырчатую головку замка, отворил.
– Ого! – крикнул Стасик. – Гость попер!
Компактный дворик Стасика быстро заполнялся приглашенными.
Петрович, заведующий, невысокий простолицый блондин в синем пиджаке с металлическими пуговицами, подошел к Воробью и с уважительной комичностью пожал его багровую громадную, с грызенными ногтями руку. Маленькая, отвыкшая от инструментов директорская лапка скрылась без остатка в мосластой клешне Воробья.
– Поздравляю тебя с днем рождения, Воробей! Здоровья тебе желаю, успехов, ну, и чтоб все остальное было нормально. Подарок тебе не покупали, сам разберешься,
– Петрович достал кармана джинсов сложенную вдвое пачечку бумажек.
Воробей, не выдержав редкой для себя торжественности, потупился:
– Спасибо.
А вчера наоборот – Воробей «поздравлял» Петровича: раз в неделю они с Мишкой «посылали» в контору. Много не много, а червончик в неделю будь любезен. А зажмешь раз-другой, и Петрович тебя зажмет: хорошему клиенту не порекомендует, с халтурой шугать начнет.
Продавщицы цветочного магазина, Зинка с Малявочкой, тоже, кстати, Стасиковы приятельницы, – возились с огромным подарочным букетом, не находя под него сосуд. Стасик нырнул под навес, где держал лопаты, ведра, банки, побренчал там и вылез с голубым эмалированным ведром:
– сюда – в вазу.
Ведро с цветами поставили в центр специально для гуляний найденного стола с пузырящейся от времени фанеровкой. Привез его небрезгливый Стасик с помойки на тележке ножками вверх; катил две троллейбусных остановких под законный смех пешеходов. Стол был удобен и для долбежки – гравировки по мрамору и граниту. Это Стасик тоже умел.
Девки «Цветов», Райка-приемщица и Петрович с Воробьем сели за прибранный стол. Остальные – кто где.
Стасик ворошил угли в корыте. Охапыч с Кутей покуривали на бревне у забора. Кутя, как всегда по торжественным случаям, прицепил орден. Борька-йог тихо, ни к кому не обращаясь, нес неинтересную ахинею: цитировал каких-то тибетских попов и старых китайцев. Поди проверь. Рядом с ними сидел Финн. Имени у него и то путем не было, все Финном звали. Вроде живал он там. Трудился в командировке, электромонтером, что ли. Клеклый он был какой-то, мокроватенький. И глаза бутылочные.
Может, Финн трепал про Финляндию, а может, и нет: во всяком случае в выходной иногда зайдет на кладбище подпить легонько – одет под иностранца: пальто замшевое, джинсовый костюм, часы на руке с тремя головками, на другой браслетик, как у хипаря натурального, кепочка кожаная.
У Мишки на его жнь был свой взгляд.
Приблительно такой. В Финляндии он был. Только не монтером. А оттуда его попросили за пьянку. Специальности никакой, учиться поздно, да и нечем: под белесой потной лысинкой мозжонки сивухой расплавлены. Прослышал где-нибудь, что на кладбище кормушка хорошая, подмазал кого надо, часики пообещал или рубашечку, и пристал к покойничкам. А тут: не тут-то было. Ни силенки, ни хватки, ни умения – ничего нет. А ничего – ничего и получается: оградку за пятерку покрасить да скамейку сколотить – вот и вся его халтура.
А он особо и не рвется. Ходит мутный да волосики на лысине поперек гладит. И потеет нехорошо от
