Бабки, пригревшись на паперти, опять заворковали, привычно протягивая скрюченные ладони.
– Чего-о? – Воробей, сморщившись, поглядел на лавку, плотно забитую старушками. Они сидели туго друг к другу, встать без риска потерять место не могли, потому и клянчили сидя. Некоторые с закрытыми глазами, сквозь дрему.
– На вот, на всех, – Воробей сунул в ближайшую руку всю мелочь кармана. – На всех! – еще раз хрипло пригрозил он. – Знаю я вас.
2
Солнце сквозь лазейку в листве ударило в могилу и разбудило Кутю. Он со скрипом поднялся – голова наружу, – ухватился за торчавший земли корень вяза и неуклюже выкарабкался наверх. Корявыми ладонями поерзал по складчатой, с бытком кожи морде, выскреб негнувшимся пальцем ссохшуюся дрянь в уголках глаз. Потом осмотрел себя, поколотил по штанинам, больше для порядка, – выкинуть портки пора, а не пыль трясти.
Он закашлялся: наверное, простыл за ночь. Цапнул себя за сердце. Рука укололась. Слава Богу, орден нa месте, не потерял. Кутя прихватил в горсть рукав и потер орден Славы. Старенький уже орденок. Эмаль пооблупилась. Да и как ей не пооблупиться… Кутя посмотрел в могилу, где ночевал. Хорошо еще шею себе не свернул. И как только угораздило. Это ж надо!
Вчера – День Победы – Кутя на правах хозяина принимал на кладбище гостей. Припылила пехота, кто смог. Лет пятнадцать они уж на кладбище встречаются. Сначала Сеню Малышева приходили навещать. Вторым Петька мехвзвода сюда переселился, а уж совсем недавно Ося Лифшиц. Так и топают Девятого мая одним маршрутом: на Красную площадь, на кладбище, а за стол уж
– к полковнику на улицу Алабяна. Семена-то и Петю по закону здесь схоронили, у них тут родители, а вот Осю сюда уж Кутя по блату устроил. У Оси здесь только тетка, а тетка для захоронения не годится – нужны прямые родственники. Но Петрович, золотая душа, разрешил Осю по Кутиной просьбе к тетке закопать. И даже удостоверение на Осю выписал. Теперь и к Оське можно ложить. Пока урны, а через пятнадцать лет и гроба. Да у него, у Оськи, слава Богу, никто пока умирать не намеревается. Жена, дети в здравии, и внуков полон дом.
Вот они, пехтура, и бродили от одного дружка к другому. И там и сям выпивали помалу, только для памяти. Как уж он, Кутя, за меру свою перебрался вчера, поди знай.
Раньше ребят в родительский день навещали. Пока Ося был жив. А уж Ося помер – решили на День Победы встречу перевести. Тем более что и Сеня, и Петя, и Ося – члены партии.
С кладбища должны были поехать к полковнику, да вот могила подвела. Кутя с огорчением оглянулся на могилу. Ребята, наверное, искали по всему кладбищу, да разве вино перекричишь.
Кутя ковырнул присохшую к ордену грязь. Глина. И эмаль отколупнулась. А Оська-то чего выделывал под конец войны! В Судетах вроде? Или не в Судетах?.. А-а, когда пленных вели. Точно. Коров бесхозных насобирает и за телегой привяжет. Как какого-нибудь немчонку заметит замызганного, одну скотину отвяжет и немчонку веревку сунет. Гей нах м Веди, мол, корову домой к матери. Так и дарил коров. А ведь еврей. И в семье у него все евреи.
Хорошо хоть после войны вы, ребята, перемерли… Хоть пожили чуток… Спи спокойно, Осенька. И ты, Сеня. И ты, Петя. Светлая вам память, земля пухом. Кутя помахал перед грудью рукой, вроде крестится. Так, чтобы и не очень, и в то же время…
У свеженасыпанного холмика возле лавочки стояли двое мужчин: старик и парень лет под сорок. Они разглядывали его с удивлением.
– Ваша, что ль? – Кудя кивнул на могилу, которой только что вылез. – Хозяева?
– Наша. Вот решили пораньше прийти, вдруг техник-смотритель забыл распорядиться или место спутал.
– Техник – это дома, в жэке вашей, а здесь – смотритель, смотритель кладбища. А чего вам беспокоиться? Раз договорились, могилку показали, значит, все. У нас в заводе такого нет, чтоб забыть. Нам за это зарплату ложат. Когда хороните?
– Сегодня, в двенадцать, после отпевания.
– Ну да, в двенадцать!.. Хорошо – к обеду отпоют, а то и до трех заканителят. Смотря кто отпевать будет. У них тоже специалисты по своей специальности, неодинаково… Сколько сейчас?
– Часов семь, – пожилой запутался в рукаве над часами, – четверть восьмого.
– Ну вот, а ты говоришь. Шли бы домой… Погоревали бы еще, а уж часикам к двум, ну, к часу, пришли бы. И на помин хорошо бы… ребяткам…
– А может, сейчас?.. Я тут взял немного на всякий случай, – молодой раскрыл портфель и достал оттуда коньячную фляжку с прозрачной жидкостью. – Спирт вот, яблоки… Стакана нет…
– Это найдем. – Кутя пошарил взглядом по веткам – стаканы часто на сучки вешают после употребления, – но не обнаружил. – Придумаем сейчас, айн момент!
Кутя перегнулся через соседнюю ограду, чуть не завалив деревянный заборчик, прогнивший у вкопанных столбиков; дотянулся до пол-литровой банки с увядшими нарциссами и, крякнув, распрямился с банкой в руках. Затем вынул банки цветы – кинул на могилу.
– Самый аккурат! Минуточку обгодите – водички наберу. Я мигом!
Быстрым ходом он добежал до водопроводного крана на углу седьмого участка и пустил воду. Постоял, пока сойдет теплая, подставил под несильную струю банку, сполоснул для гигиены, набрал воды. В самый раз – на чeтверть, до зеленой кромки от цветочной мути.
Так же, прытью, вернулся назад. Неуверенной, подпрыгивающей рукой взял фляжку, долил в банку до половины и прикрыл ладонью:
– Для реакции – лучше…
Спирт слоился гибкими прозрачными волнами, перемешиваясь с водой.
Наконец решив, что хватит, Кутя резко выдохнул, крутанул банку и опрокинул ее в распахнутую пасть. Потряс пустую банку, судорожно вздрогнул, поморгал немного и, блаженно зажмурившись, выдохнул:
– Прямо в органм. Как врачи велят. Где, говоришь, яблочко-то?
Кутя догрыз яблоко, два оставшихся положил в карман. Перегнулся снова, к соседней могиле, вдавил пустую банку в холм, собрал в нее раскиданные нарциссы, попрощался и направился наверх к часовне.
– А не коротковата?.. У нас гроб-то длинный, метр девяносто! – крикнул ему вслед пожилой.
Кутя обернулся и пошел обратно: специалисты!
– Короткая? – Он усмехнулся. – Да сюда двоих запихать – и еще останется. Подбой-то видели?.. Посмотри, посмотри!.. На! – передразнил он молодого, заглянувшего в подбой. – Тут все по науке. Место широкое, открытое… В другой раз велят копать, а копать-то некуда: ограды со всех сторон или дерево мешает. Бывает и вовсе завал. Вы, положим, ходите редко, а с боков – попроныристее народ, понаглее: для своих могилок больше места оттяпать хотят. Они на вашу могилку втихую влезут, ограду поставят, а там, глядишь, и памятник. А вот вы своего упрятать, ну, захоронить в смысле, хочете, а хоронить места нет. Хорошо – ограда, ее и снять недолго, а если памятник, да ростом с тебя?.. У него фундамент один… Считай, на метр раствором залит, поколоти-ка его, я посмотрю!.. А хоронить надо, куда его денешь, покойника. Получается: право – есть, а места нет. Тогда чего делают? Колом опускают. Окно только метр на метр открывают и, как колодец, копают, и подбой больше выбираешь. Гроб перевязывают в головах: врастяжку по два с каждой стороны держат, а ноги только слегка в яму заправляешь; и так, отвесом, почти вот встоячку, засовываешь. Пожилой заморщился.
– А ты не жмурься, работа такая, не в конторе бумажки ворошишь. Своя механика. А чего делать, не на другое же кладбище. Семью разбивать… Здесь вместе и лежат пускай, рядышком. И навещать всех разом, и недалеко, все же ц… Такие дела.
…У часовни было пусто. Да и кого в такую рань принесет – восьми нет. Кутя посидел чуток на гранитном оковалке, невесть как оказавшемся у часовни. Кому он только понадобился: без полировки и формы никакой… А ведь кто-то пер приспособить куда-нибудь. Кутя полез за куревом, наткнулся на яблоки и подумал, что неплохо бы сейчас пивка.
Он, покряхтывая, поднялся с холодного камня и двинулся к воротам.
У трафаретной пригревалась на солнышке неистребленная псиная братия. Завидев Кутю, псы оживились, У них с Кутей был особый контакт. Перед пасхой, когда кошкодавы дезинфекции понаехали и проволочными петлями в момент всех повыловили, он вымолил у них двоих, самых любимых: Блоху и
