В.А.Мануйлов «М.Ю.Лермонтов в воспоминаниях современников», Москва, «Художественная литература», 1972 г.).
Из приведенного отрывка можно понять, что глава государства российского — Николай I — переживал кадровый кризис и тяготился отсутствием необходимого количества образованных людей, достойных государственного доверия. На это обрекла своих внуков Екатерина II [143] указом о «вольности дворянства» (унаследованным её царствованием от Петра III), не пожелав при этом дать волю и крепостным; по умолчанию это был указ об ожидовлении российского дворянства в наихудшем смысле слова «ожидовление» (народ факт утраты «элитой» благородства зафиксировал в пословице «Родом дворянин, а делами жидовин»: «Словарь живого великорусского языка» В.И.Даля, ст. «ЖИДЪ», злоумышленно исключенная из наиболее распространенных в наше время изданий).
В результате узаконенной этим указом вседозволенности дворянства на время правления Николая I пришлось обилие во всех сферах государственной жизни холуйствующих чиновников, изнеженных и развращенных вседозволенностью барства, таких как Молчалин и Фамусов из «Горя от ума», которые не способны ни к здравомыслию, ни к подвигам, но которые запросто готовы сжить со свету всякого служителя Отечеству (чему примером судьба А.И.Казарского), если он окажется на пути их мелочного личного и корпоративного своекорыстия. А в оппозиции к этим молчащим и без умолку подхалимствующим ничтожествам — тоже ничтожества, но другого рода: благонамеренно болтливые, такие как Чацкий, которые, впадая в истерику под лозунгом «служить бы рад, прислуживаться тошно», в конце концов приходят к тому, что оказываются тупым орудием врагов Отечества — примером чему декабристы [144]. В итоге служить Отечеству в Российской империи со времен Павла I до самого её краха было почти что некому.
Николай I презирал и верноподданных холуев, и оппозиционеров, видящих проблемы России всего лишь в её самодержавии и монархическом государственном устройстве (самодержавие и монархия это не синонимы). И царские претензии к М.Ю.Лермонтову, высказанные в приведенном письме к императрице, сводятся к одному вопросу — кадровому:
«Тебе же от Бога дарование дано! А ты что делаешь? — Государству нужны, а ты в моду подонка и бездельника Печорина ввёл. Печорины и Чацкие же делать ничего не умеют и учиться не хотят, а им подражать будут многие поколения: научиться-то чему полезному можно только в беззаветных трудах на службе Отечеству вместе с теми людьми, какие есть; а теми, какие есть, ваши Чацкие-Печорины брезгуют. Ты подумал, до чего они Россию доведут? Езжай-ка ты, молодой человек, на Кавказ подальше от этих бездельников, пока они тебя не сгубили, послужи Отечеству, людей в деле посмотри. Может одумаешься и напишешь тогда что-нибудь для пользы Отечества, а не на радость его врагам.»
И как бы ни возражали либеральные литературоведы, но, если подходить к художественной литературе, памятуя о том, что её произведения вне зависимости от желания авторов оказывают воздействие на общество и, прежде всего на молодежь, облагораживая или растлевая будущие поколения, то Николай I в своих оценках лермонтовского «Героя» прав. Он, обладая государственным масштабом мышления, оказался куда лучшим литературным критиком, нежели любой из его критиков, государственным характером мышления не обладающий; а без государственного, а ныне глобального масштаба мышления все притязания на гуманистичность мировоззрения (добротолюбие) оказываются несостоятельными.
Мы не идеализируем Николая I, но считаем необходимым очистить память о нём от возводимой на него последышами декабристов напраслины.
В этой же связи полезно знать, что, хотя все основные государственные документы были уже готовы, Николай I не посмел отменить крепостное право еще в 1844 г., поскольку оппозиция крепостников была куда сильнее [145] и многочисленнее, нежели международная оппозиция декабристского толка, которую он успешно подавлял на протяжении всего своего царствования, а опереться в проведении реформ царю было не на кого: Молчалины, Фамусовы, Аккакии Аккакиевичи, Сквозник-Дмухановские, Хлестаковы, и прочие — крепостники и покорные им холопы; они — хоть дурная, но всё же база для пополнения кадров государственного аппарата: служат не Отечеству за совесть, а властной персоне государя-императора — за чины, за награды, за деньги, наконец — за страх. И приходится комплектовать кадровый корпус управленцев из им подобных, поскольку без государственности в XIX веке Российская цивилизация жить не может; не может и в конце ХХ, и в начале ХХI; и приходится править (рулить) с оглядкой на эту мафию, узурпировавшую государственность [146]. А кроме них во множестве расплодились Чичиковы, Собакевичи, Маниловы, Плюшкины, Коробочки, Чацкие, Онегины, Ленские, Обломовы и т. п. баре, к службе ни Отечеству, ни государю лично вообще не пригодные.
ПРОБЛЕМЫ же наши были и ЕСТЬ не в тоталитаризме государственной власти и отсутствии свободы оппозиций, свободы личности и пр., а в отсутствии широкой общественной позиции в отношении государственного и цивилизационного строительства Руси.
Прошло несколько более 50 лет после смерти Николая I. П.А.Столыпина, который вопреки всему успел подняться до поста премьер-министра, действительно убил еврей, преследуя далеко идущие политические цели сионо-интернацизма [147], но подставили его под бой кто? — исконно русская «раса господ», причем не либеральная, а так называемая «консервативная». Те, кто был непричастен к этой подставе, во множестве радовались гибели
С.Ю.Витте — противоположность П.А.Столыпина, в том смысле, что, омасонившись и женившись во втором браке на еврейке, как государственный чиновник отдавал приоритет в политике интересам международных сил, а в России видел средство их осуществления и подручный «этнографический материал». О его участии в торможении кораблестроительной программы перед русско-японской войной уже говорилось, но этот выдвиженец Александра III кроме того и один из тех, кто несёт прямую персональную ответственность за события 9 января 1905 г.
В это время С.Ю.Витте занимал пост председателя комитета министров (соответствует рангу премьер-министра) и по должности обладал правом доклада царю в любое время дня и ночи. Поэтому накануне расстрела шествия простонародья к царю с петицией (по существу расстрела КРЕСТНОГО ХОДА [148]) представители петербургской общественности явились именно к С.Ю.Витте домой с просьбой, чтобы он немедленно доложил царю (пребывавшему в Петергофе) о том, что запрет городской администрацией Санкт-Петербурга ранее согласованного с нею же маршрута движения народного шествия с выходом на Дворцовую площадь для подачи петиции царю, неизбежно завершится кровопролитием, поскольку:
· войскам дан приказ не пускать народ к Зимнему дворцу всеми средствами плоть до применения оружия;
· руководителям хода не предложено иное место для его завершения, где бы петиция могла быть принята представителями государства;
· толпы народа уже настроились на утро следующего дня идти к царю, к Зимнему дворцу, и просто нет возможности в течение одной ночи всё это множество людей психологически перенастроить на отказ от шествия или на иное место завершения крестного хода.
С.Ю.Витте отказался исполнить эту просьбу, сославшись на то, что это дело вне его компетенции, хотя обязан был понимать всё то, с чем пришла к нему делегация общественности. Так С.Ю.Витте подставил и дискредитировал и царя, на которого впоследствии была возложена ответственность за кровопролитие, и ту часть корпуса жандармов, которая искала решение социально-экономических проблем России на путях реформ, проводимых государством при поддержке народа, и организовывала шествие с целю подачи петиции.
Также мало кто знает, что при разработке фабричного законодательства, еще в бытность С.Ю.Витте министром финансов, он защищал сверхприбыли с жиру бесящихся крупных капиталистов, а за социальные гарантии для рабочих и их семей боролись представители полиции и корпуса жандармов, которые не хотели в грядущем марать себя народной кровью при «усмирении беспорядков», спровоцированных самим же капиталом.
