сребреников получил ты, Иуда? Но жди, скоро ты услышишь, как прокричит петух».
«12.III.45. Сегодня я чуть не раскрыл себя, хотя всё было задумано правильно. Я снял квартиру на четвёртом этаже в доме на набережной рядом с отелем. Из окна прекрасно виден двор и гараж, где стоит его машина. В „Святой Марии“ расположился какой-то штаб, он уже вовсю якшается с американцами, но так мне даже лучше следить за ним.
После завтрака он вывел машину из гаража и начал заправлять бак. Я быстро спустился вниз — у меня всё было готово. Мы выехали из города по люксембургской дороге, очевидно, он направлялся в горы. Я придерживался достаточного интервала, рассчитывая нагнать его за Маршем, когда начнутся леса. Но вдруг он затормозил и начал разворачиваться. Съезда не было, у дороги стоял дом, там играли дети, а навстречу шла колонна «студебеккеров», набитых солдатами. Стрелять в таких условиях было равносильно самоубийству. Мне не оставалось ничего другого, как ехать прямо. А он уже развернулся и медленно двигался навстречу, пропуская колонну. Я выжал из мотора все, что мог, и вихрем промчался мимо. Он пристально следил за мной, но вряд ли что можно было рассмотреть на такой бешеной скорости, к тому же на мне были чёрные очки. Почему же всё-таки он остановился и стал разворачиваться, ведь мы отъехали не больше десяти километров? Могут быть два варианта: он забыл что-то дома или обнаружил, что я слежу за ним. В любом случае придётся оставить квартиру в Намюре и действовать по новому плану. Буду ждать его на 34-й дороге, там есть хорошие места, рано или поздно он проедет по ней к Лошадиной скале. Тем не менее задача сильно усложнилась, хотя я продолжал уповать на бога, что это был лишь случайный эпизод. Денег после покупки машины осталось совсем немного».
«26.III.45. Он скрылся. Сомнений нет: он узнал меня, когда я промчался мимо, или выследил мою квартиру каким-либо другим образом, и тот разворот не был случайным. Отель в Намюре продаётся через посредника, и он там больше не показывался. Несколько дней я просидел в укрытии на дороге, но он ни разу не проехал. Погода была ужасная, я заработал простуду. Теперь придётся отлёживаться дома. Агнесса будет ухаживать за мной, пичкать горячим молоком. Меня бросает в дрожь, едва я подумаю об этом. Она уже стучится…»
«29.III.45. Зачем я пишу все это? Какая польза от моих слёзных записей, что дадут они мне? Я один — один в целом мире. Агнесса слишком мала, чтобы ей можно было довериться, отец стар и немощен, к тому же он всегда был против моего участия в Сопротивлении, он сумел неплохо прожить и при немцах. Друзья лежат в земле, нет Бориса, Василя, Семена, нет Марека, и Милана, и Роберта, и Мориса — никого. Виль скрылся в Конго и только раз прислал новогодний привет. Он вправе был обидеться на меня после того, как я отказался участвовать в реквизиции банка. Тогда я только оправился от раны, полученной в ту кошмарную ночь, и больше не мог оставаться в чужом доме. Союзники были уже близко, и хозяева опасались, что немцы начнут чистку прифронтовой полосы. Я послал за Вилем, и он тотчас явился. Виль тоже спешил, чтобы закончить все до прихода союзников. Мы говорили слишком откровенно, и оба осудили друг друга. Возможно, он был прав со своей точки зрения, ведь я давал ему своё согласие, и вся четвёрка была укомплектована. А за неделю до предприятия я отказался. Я пытался объяснить ему свои мотивы: нас предали, я должен отомстить, но он лишь расхохотался в ответ на это. Предательство кончается вместе с войной. Начинается новая эра, и каждый вправе позаботиться о себе. В нас нуждались лишь во время войны, чтобы мы погибали, преданными или не преданными — один черт! Ведь и те, что погибли в открытом бою — разве их не предали? Предали и мёртвых и живых, нажились на нашей смерти, и после войны мы станем никому не нужны. Так говорил Виль, споря со мной, я, как сейчас, вижу его разгорячённое гневное лицо! Я отвечал, что буду мстить, таково моё окончательное решение. Он просил и умолял, куда девалась его гордость? Но я оставался непреклонным, и он ушёл, хлопнув дверью, но оставив, однако, адрес, где я мог бы укрыться. А через пять дней он сделал все, что было задумано, но — без меня. Я даже не знал, кто был у него четвёртым. Реквизиция была совершена блестяще. Виль умел работать чисто. Но разве он сам не предал всех нас этой своей акцией? Об этом я и сказал ему, когда он неожиданно появился у меня перед тем, как навсегда исчезнуть. Он рассмеялся, заявив, что я всегда был идеалистом, и предложил мне деньги. „Чью же долю ты мне предлагаешь?“ — спросил я. „Ты можешь рассчитывать лишь на мою, — язвительно ответил он. — Мы поделились честно“. — „Кто же тот „счастливчик“, который заменил меня?“ — „Об этом ты никогда не узнаешь. У меня не было особой веры в него, но он справился не хуже тебя и честно заработал свою долю. А тебе я скажу на прощанье: ты дурак. Я знаю, кто отговорил тебя. Это сделал тот русский, ты всегда слушал его. Но русским нет дела до нас“. — „Борис погиб на нашей земле, — напомнил я. — Ты прав, он был против того, что ты задумал, но теперь его нет, и я отомщу за его смерть“. — „Конечно, ты дурак, у тебя было самое надёжное в мире алиби — могильная плита, ведь все считают тебя погибшим. Но ты сам прозевал свой последний шанс. Однако я помню, чем обязан тебе, и, если ты в конце концов сам убедишься, что проиграл, обратись ко мне, я помогу тебе“. Я сказал, что не нуждаюсь в помощи человека, который изменил нашему идеалу. Он был уязвлён и надменно бросил мне карточку своего брата: „Когда тебе станет совсем плохо, несчастный идеалист, ищи меня по этому адресу. Может, я и сам переберусь туда, теперь я могу выбирать любой материк и любой город. А чтобы я лучше понял тебя и поверил, ты начнёшь свою телеграмму такими словами: „мне очень плохо“. Это будет нашим паролем“.
Так я оказался один, и в целом мире у меня не стало никого и ничего, кроме этой тетради, она одна мой друг, собеседник, советчик. Ей одной могу поверить я свои мысли, и она отвечает мне верностью и сочувствием. Виль не дождётся от меня просительной телеграммы на Веллингтон-стрит на имя Чарли».
«31.III.45. За дни болезни я многое продумал и пришёл к выводу, что действовал до сих пор неправильно. Я должен бить наверняка, больше я не имею права на ошибку, довольно их было в моей жизни! Мой расчёт оказался неверным, я выбрал не то укрытие у Лошадиной скалы. Щёголь сознательно направил меня по ложному следу. Но рано или поздно он должен будет появиться в Намюре, чтобы покончить дела с отелем. Поэтому решено — буду ждать его там».
«28.V.45. Прошло почти два месяца прежде, чем я оказался в состоянии снова вернуться к заветной тетради. Сколько событий случилось за это время! Он выследил меня, кончилась война, умер отец, я получил наследство. Агнесса подвела меня, невинная Агнесса. Едва я уехал из дома, как он явился к ней и, представившись моим довоенным другом, узнал все, что только хотел узнать. Ни о чём не подозревая, я ехал домой из Намюра. Мы сошлись на перекрёстке, не доезжая Маню. Я увидел и узнал его машину издалека, но он всё-таки выпустил очередь первым. Было ещё слишком далеко, и пули не повредили машину — только в плечо ударило. Это не помешало мне всадить ответную очередь, его автомобиль уткнулся в кювет, а я помчался к Матье, потому что ранение было серьёзным, и кровь хлестала вовсю. Не помню как я добрался до Льежа, но Матье оказался верным другом, он спас меня и даже отвёз через несколько дней домой. Нет, я не сказал ему о том, в кого стрелял и кто стрелял в меня. Об этом знают только те, кого уже нет. Газеты оставили нашу встречу на пустынной дороге без внимания, значит, он тоже выбрался. Опять я промахнулся, второй раз в жизни.
Другое событие я перенёс куда легче. Отец умер сразу, упал за ужином со стула и не поднялся. Агнесса похоронила его без меня. Ресторан в Намюре и дом в Шервиле остались нам в наследство. Агнесса очень повзрослела за эти недели, ей исполнилось пятнадцать лет, и я решился рассказать ей обо всём. Она поклялась мне, что ни словом не обмолвилась об отце, Щёголь об этом не спрашивал её. Значит, мы можем чувствовать себя в Намюре спокойно, и я буду ближе к нему. Рано или поздно он проедет мимо, проедет в последний раз.
8 мая завершилась эта величайшая война, а за неделю до этого Гитлер покончил с собой, приняв яд и приказав сжечь себя в огне на манер древних викингов. Бесславный финал! Мир пришёл в обессиленную Европу, но моя война ещё не закончилась. По ночам я слышу голоса мёртвых друзей, они взывают к отмщению. И я верю, они слышат мою клятву: «Да, друзья, я отомщу за вас. Он оказался ещё более подлым и хитрым, чем я предполагал, но он всё равно не уйдёт от меня, клянусь вам в этом!..»
Антуан второпях полистал тетрадь, сказал «О ля-ля!» и умчался за Иваном. А я остался один на один с синей тетрадью. Тетрадь в моих руках, я вглядываюсь в страницы, но они молчат. Записи следуют одна за другой то с небольшими перерывами, то перескакивают через месяцы. Тетрадь должна дать мне ответ, соединить распавшиеся камни, ломчато сверкающие в глуби родника, но пока я не могу постичь ответа. Снова я должен ждать.
Продолжаю листать тетрадь. Строки становятся более торопливыми и рваными, цепляются одна за
