удивился, почему у того все карманы были вывернуты и очищены. Да, Антуан точно говорил это. А я в тоске и ярости катался по земле и пропустил такую деталь! В самом деле, это странно. А если обдумать ещё раз то, что было на мосту? Они отходят, отец прикрывает. Но ведь и Альфред мог задержаться, он тоже мог быть ранен. Альфред наткнулся в темноте на убитого отца, вывернул у него карманы, чтобы забрать все бумаги. Альфред и взял карточку — чего тут гадать? Это не самое существенное. А главное то, что записку писал отец, писал в последнюю минуту жизни. И он написал слова, которые считал главными — только это и существенно. Отец не знал, к кому попадёт записка, но верил, что она не затеряется. С этой верой он и писал. И записка попала к сыну — может ли быть вернее? Это его завещание мне. Вот почему Жермен пыталась скрыть от нас адрес Альфреда, вот почему она ездила в Марш. Она успокоилась, узнав, что Альфред там больше не живёт, и тут же позвонила мне. Да, мы не нашли Альфреда, но синяя тетрадь в моих руках. Синяя тетрадь и записка. Ты крепко промахнулась, Жермен. «Шерше ля фам», — сказал чёрный монах. И я нашёл её. С женщины началась эта история, женщиной она и закончится.
На кухне послышались голоса, нет, это не Антуан, ему ещё рано. Сюзанна кому-то ответила, дверь распахнулась, и в комнату порывисто вошла молодая девушка. Она была в голубом свитере и короткой белой юбке, открывающей загорелые стройные ноги. Лицо без всяких следов косметики, но она и без того была чертовски хороша! На вид ей двадцать с малым хвостиком, и что-то знакомое чудится во всём её облике. Может, я видел её на церемонии? Нет, могу поручиться, что мы никогда не встречались: такую бы я запомнил.
Она вошла в комнату и смотрела на меня с настойчивым интересом и каким-то непонятным мне волнением. Сюзи стояла в дверях, улыбаясь, и даже лукаво подмигнула мне из-за спины девушки, как бы говоря: «Ага, попался, голубчик!» Но я-то меньше всего на свете боялся женщин, даже самых распрекрасных.
Я поднялся навстречу незнакомке.
— Здравствуйте, — выжидательно проговорила та, оглядываясь на Сюзанну. — Вы Виктор Маслов? — Похоже, она и Сюзанну видит впервые, нет, не проходят сегодня мои варианты. Кто же это может быть?
— Так точно, я Виктор, — я вспомнил женщину в чёрном и не торопился протягивать руку.
— Я Николь, Николь Масло, — быстро говорила она, не сводя с меня напряжённого взгляда. Чем я так её взволновал? Не Тереза ли её прислала? — Ты понимаешь?..
— Маслов? — переспросил я. — Чего ж тут понимать? Присядь-ка лучше, коль ты Маслов…
— Николь, Николь Масло, — на лицо её набежала облегчённая улыбка, а взгляд был трепетным и зовущим. Непостижимым образом её волнение передалось мне, и сердце заколотилось, потому что это все меняло.
— Не торопись, Николь, сейчас мы во всём разберёмся. Присядь же…
Сюзанна подскочила ко мне и затараторила:
— Николь э ля соёр де Виктор. Виктор э фрер де Николь. Са ва тре бьен. Компри? Харашо-о, — и счастливо засмеялась от избытка чувств, переполнивших её.
— Ля соёр, ля соёр, что сие значит? — оторопело спрашивал я, потому что уже знал, что это такое. — Подожди-ка, сейчас проверим по словарю.
Сюзанна подкинула книжицу. Николь продолжала ликующий стрекот:
— Диксионер, диксионер, Николь ля соёр, ля соёр…
Я лихорадочно перешвыривал страницы, ещё не веря. Но так и есть: ля соёр — сестра.
— Взгляни, — сказал я, протягивая ей словарь. — Так?
— Уи, уи, — она наскочила на меня и звонко чмокнула в щеку, это было убедительней всех «уи». — Я сестра. Николь Масло — сестра, — продолжала она, подлетела к Сюзанне и тоже на радостях поцеловала её. — Николь — сестра Виктора.
— Вот и познакомились, — перебил я, пытаясь поймать её руку. — Теперь отвечай, откуда ты взялась?
— Да, да, — она прильнула ко мне и снова чмокнула, на сей раз в ухо. — Виктор и Николь, брат и сестра, да, да.
— Это я уже усвоил. Но откуда ты взялась? Кто твоя мать? — я снова потянулся к словарю, но она уже прочла мои мысли.
— Жермен Марке, — радушно объявила она. — А я Николь Масло.
Так что ж, пока все правильно, примерно так я и предполагал. Жермен предала отца, и моя сестра — дочь предательницы. «Са ва тре бьен, мадам де ля маркизе. За исключеньем, правда, пустяка».
— Виктор, Виктор! — не успел я ни опомниться, ни подумать, как очутился перед зеркалом. Ни о чём не подозревая, Николь теребила меня, заставляя то повернуться, то наклониться, то приблизиться лицом к её лицу, то, наоборот, встать затылком к затылку, чтобы помериться ростом, — и все это с неистовыми восклицаниями, задорными подмигиваниями, смешными гримасами, которые весьма шли ей, и она знала это. Я покорно поворачивался, пытаясь прикинуть между паузами хоть что-нибудь подходящее. Снова рассыпались мои камни.
— Похожа, ну правда, похожа, Сюзи?! — вскрикивала она.
Сюзанна поспешила к зеркалу, вставленному в шкаф. Я увидел возбуждённо-дурашливое лицо Николь, открыто радостную Сюзанну и свою сосредоточенно-притворную физиономию. Слишком многое переменилось с появлением Николь в этой комнате, и я ещё не мог предвидеть все последствия этого неожиданного явления.
Сюзанна смотрела на нас, ободряюще переводя взгляд с Николь на меня, потом опять на Николь, — да, да, похожи, ну конечно, похожи, глаза немного разные, но нос — вылитый и губы — вылитые. Потом ойкнула и умчалась из комнаты. На кухне загремели кастрюли, оттуда сладко потянуло пригорелым тестом.
Мы остались одни, и я попробовал улыбнуться. Эх, была не была, пока суд да дело, а сестру я теперь заимел, этого у меня уже не отнимешь. Такая длинноногая сестрёнка и всё же младшая, недаром она так светозарно радуется вновь найденному старшему братцу. Похоже, неглупа. Но как все осложнилось с её появлением…
— Я хочу быть тебе хорошей сестрой, — щебетала Николь, не давая мне сосредоточиться. — Но я не знаю твоего языка. А мне так много хочется сказать тебе.
— Ещё наговоримся, не спеши. Скажи-ка лучше, когда ты родилась? — я протянул ей разговорник с этим вопросом.
Николь тут же схватила карандаш.
— 5 марта 1945 года, — написала она цифрами.
Хорошенькое дело, я покачал головой, выходит, отец был ещё жив, когда Жермен могла знать, что ждёт ребёнка. И, зная об этом, она… Нет, такое даже в голове не укладывалось.
А Николь не давала мне передышки. Ей тоже хотелось знать. Ну что ж, Николь, пора переходить на волапюк, попробуем сообща разобраться. Мы вооружились словарями, уселись рядышком на диван. Как мы коверкали слова и всячески ухищрялись, помогая руками, предметами, мимикой, чертя карандашом, строя самые нелепые фразы, чтобы лучше понять друг друга. Впрочем, я постараюсь передать наш разговор обычной речью. А говорили мы о том же.
— Когда ты узнала, что Маслов твой отец?
— Позавчера. На другой день после того, как вы приезжали к нам. Я удивилась: зачем русские пришли в наш дом? Я даже видела тебя на террасе, но мать меня прогнала. А когда вы уехали, мама плакала, и папа Ив ругал её.
— Кто же тебе сказал про твоего отца? Мать? — Наивный вопрос, но всё же надо задать его для очистки совести.
— Что ты? — Николь покраснела. — Она даже не знает, что я поехала к тебе. Мама всегда говорила, что мой отец Ив. Я так и думала до пятнадцати лет, пока не начала соображать. А потом узнала, что я родилась через месяц после того, как Ив вернулся из немецкого лагеря. Но я сделала вид, будто ничего не знаю, и продолжала называть его отцом. Он ко мне прекрасно относился. Но я верила: когда-нибудь я узнаю, кто мой отец. И позавчера Жорж сказал об этом.
— Жорж? Кто такой Жорж?
— Он работает в нашем магазине. Он говорил, что видел тебя внизу.
