Он вообразил себя отцом, а меня своим сыном. Его страстный, молчаливый укор означал: ты видишь, как сын помогает отцу? А ты? И тебе не стыдно?
Он сам не замечал лихого сальто собственного эгоизма.
Управляющий страстью – более страстный человек, чем тот, кто проявляет безумную страсть. Слаломист, неожиданно тормозящий, делающий резкие зигзаги и броски, производит впечатление большей страстности, чем лыжник, сломя голову летящий с горы.
Один из застольцев неожиданно вторгся в разговор.
– Ганди был китайцем, – взволнованно сообщил он, – его истинный отец – китаец! Я лично читал об этом!
Как – китаец? Откуда китаец? Почему китаец? Да ниоткуда! Оскорбленный невниманием к своей особе, он решил всех огорошить: Ганди был китайцем! И добился минутного внимания к себе. Это минутное внимание иногда длится годами, если вовремя крикнуть:
– Ганди был китайцем!
Звонит читатель:
– Я прочел ваши стихи в журнале! Мне они очень понравились!
– Спасибо!
– Я хотел бы приехать к вам домой и познакомиться с вами.
– Боюсь, что вы ничего в них не поняли!
– Как не понял? Я все понял!
Тогда откуда такое нахальство? – хотелось сказать, но не сказал.
Видел сон, и во сне было страшно. Во сне я видел родное море возле Астрахани. Море отошло от берегов метров на двести, и оголилось дно, из которого торчали острые, злые скалы. А ведь я все детство купался в этих местах, сотни раз нырял и никаких злых скал там не видел. Во сне было горькое и грозное чувство, что я всю жизнь не знал истинного состояния своего моря. Обнажившиеся острые, слизистые скалы предрекали какую-то беду.
Думаю, что этот сон ткнул меня в мою излишнюю доверчивость к народу. Любому народу.
В англосаксонской литературе немало произведений, где герои соревнуются в благородстве. Например, «Запад и Восток» Киплинга. В нашей литературе я что-то не могу припомнить таких героев. У нас есть прекрасные, благородные герои, но им не с кем соревноваться в благородстве, они всегда в одиночестве.
Может быть, дело в том, что в нашей истории не было рыцарства? Чешутся руки написать стихи о состязании двух людей в благородстве. Но не могу найти сюжета. Может быть, не хватает благородства, чтобы найти сюжет?
Чем глупее человек, тем он дольше говорит по телефону: неиссякаемость отсутствующей информации.
Рука женщины, нежно гладящая больного ребенка и утешающего его этим. Рука фокусника, виртуозными пальцами выделывающая невероятно ловкие движения и этим развлекающая зрителей. И тут все понятно, все на месте: и рука женщины, и рука фокусника.
Но точно так же существуют два типа ума: один из них – рука женщины, а другой – рука фокусника. И рука фокусника часто изображает руку женщины, и ей чаще верят, чем истинной руке истинной женщины.
Анкетные данные. Человек надежный, в подозрительных уединениях с совестью не замечался.
Что это был за человек! Мы кружились вокруг его головы, как мотыльки вокруг лампы!
Иногда в хмельном состоянии лучше узнаешь человека. Не потому, что ты лучше соображаешь, а потому, что он хуже маскируется.
Помню, как в студенческие времена после весенней сессии ехал в поезде из Москвы в Астрахань. В тот раз я был совсем без денег и без еды. Три девушки были со мной рядом в купе. Ехать надо было три дня. С небольшим опозданием в один день, заметив, что я ничего не ем, девушки стали подкармливать меня.
Доехали весело. Позже, летом, я их несколько раз встречал в Астрахани, здоровался, но подойти не мог из глупого стыда. Мне казалось, что на их милую, скромную щедрость я должен здесь ответить пиршеством, но денег на это не было. А тогда казалось, что не ответить пиршеством – позор.
В те же годы в Астрахани справляли поминки по одному знакомому нам человеку.
Столы по-южному уставили во дворе под деревьями. Люди еще не успели рассесться. За одним из этих столов уже сидела необычайно красивая девушка, казавшаяся сказочно красивой здесь, в черной рамке смерти. Я обратил на нее внимание. Заметив это, она стала очень быстро есть. Видимо, кокетство вызвало в ней аппетит. Не ест, а исполняет какой-то сексуально-гастрономический танец. От былой за минуту до этого красоты ничего не осталось. Смерть, красота, пошлость.
В молодости один милый поэт время от времени читал мне свои новые стихи.
Если я говорил, что стихотворение неудачно, он с комическим постоянством повторял:
– Опять перетончил!
Главный признак провинциализма в литературе – стремление быть модным.
Нужно движение, беспрерывное трение о мир, чтобы задымилась искра мысли, а потом нужны тишина и одиночество, чтобы эту искру раздуть.
Чем богаче еда, тем вонючей дерьмо. У вегетарианца, надо полагать, благородный козий помет.
Современный, интеллигентный мальчишечка сказал женщине:
