– Но она не умрет, доктор? – опять спросил Мартин и увидел как нервно дернулась отлично выбритая щека врача. И тогда он подумал: «Ему, наверное, все время приходится слышать этот вопрос от тех, кто с ним разговаривает в этих стенах. Умрет ли моя жена? Умрет ли мой муж?».
В который раз за последних два дня его поразило, насколько противоестественно то, что произошло. Почему это должно было случиться именно с Энни?
– Ваша жена молода, у нее крепкий организм. Я думаю, у нее неплохие шансы. Но пару дней нам придется подождать.
– Можно мне ее увидеть?
– Сестра вас проводит.
Ему принесли белый халат и пластиковые тапочки, чтобы одеть их поверх ботинок. Потом появилась медсестра в голубом платье, с высокой шапочкой на светлых волосах, и Мартин вслед за ней вошел в отделение. Длинная, ярко освещенная палата, в которую они попали, была разделена на маленькие кабинки высокими раздвижными ширмами. В каждой из них, как увидел Мартин, лежал кто-нибудь. Неподвижные фигуры лежащих на кроватях, были спутаны шлангами, а вокруг них, будто охраняя их покой, стояли многочисленные аппараты. Наконец, девушка, шедшая впереди, остановилась. Мартин посмотрел мимо своей провожатой и увидел Энни. То, что это она, он догадался, узнав цвет волос, разметавшихся по подушке, но ее лицо казалось совершенно чужим. Кожа Энни на щеках и под глазами была совершенно синей, во рту у нее торчала какая-то трубка. Другая была у Энни в носу. К ее запястью и лодыжке тоже были подсоединены такие же трубки. На Энни была легкая белая больничная одежда, и через открытый ворот Мартин увидел длинную борозду, пересекавшую грудь его жены. Ее плечи перевязали широкой белой повязкой, а другая, такая же, стягивала живот. Вокруг кровати, на которой лежала Энни, стояли разнообразные приборы, а над самой ее головой, висел сосуд, и из него ей в руку по тоненькой прозрачной трубке капала темно-красная кровь.
Глядя на свою жену, Мартин подумал, что она, должно быть, жестоко страдает от того, что вот так спутана всеми этими повязками и шлангами. Казалось, что ее тело уже принадлежит не ей, а захвачено всеми этими сложными машинами, а сама Энни где-то далеко-далеко отсюда.
Мужчина-санитар в белом халате внимательно смотрел на экраны трех мониторов, установленных у изголовья кровати. Мартин тоже взглянул на мерцающие кривые линии, в которых теперь секунда за секундой отражалась вся жизнь Энни.
Санитар, кивнув, указал на стул рядом с кроватью.
– Садитесь, побудьте немного с ней, – резковатым голосом с своеобразным акцентом предложил он. «Ирландец», – машинально отметил Мартин. В отделении было полно людей, умело и спокойно делавших свое дело, и казалось странным, что у всех у них есть еще и свои индивидуальные черты, такие как ирландский акцент или темная кожа. Несмотря на это, все же эти люди казались только придатками машин с их мерцающими огоньками-глазами.
– Жаль, вы не пришли минутой раньше, – сказал санитар. – Она ненадолго приходила в себя. А сейчас вот снова без сознания.
Мартин сел рядом с женой. Он хотел было взять Энни за руку, но побоялся потревожить трубки, опутавшие ее кисть, и поэтому просто прикоснулся к пальцам.
Так прошел почти целый час, но Энни не шевелилась. Мартин вспоминал, как дома она энергично хлопотала на кухне или бегала с сыновьями по садовой дорожке, и вдруг почувствовал, что в нем зарождается гневное чувство. Это был гнев на людей, которые совершили все это с Энни, но одновременно с изумлением и стыдом он обнаружил, что это был гнев и на нее, покинувшую ее, ушедшую так далеко- далеко. Он посмотрел на все эти аппараты, как будто они были соперниками, отобравшими у него Энни.
– Зачем они все? – спросил он, кивнув на экраны мониторов.
– Пульс, давление, электрокардиограмма, – охотно начал пояснять санитар. – Вот эта шкала показывает давление в ее артериях, согласно показаниям датчиков, установленных на груди у нее, вот здесь, видите? А эти трубки соединяют вашу жену с искусственной почкой.
Итак, они поддерживают жизнь в ее теле, а где она сама, душа и мысли, кто сможет ему сказать?
Через час Мартин с трудом и неохотно встал и попрощался с санитаром. Дома его ждали Бенджи и Том. Он вышел из палаты, спустился вниз и пошел к выходу из больницы, стараясь не глядеть по сторонам.
– Как она? – спросил Стив.
– Держится, – ответили ему. – Сейчас у нее муж. – Стив думал о часах, проведенных вместе с нею под развалинами. Беспросветный мрак этого подземелья все еще был реальным, чем ярко освещенная палата, в которой за ширмой стояла его кровать. В комнате негромко разговаривали какие-то люди, входили и выходили врачи, а у него в ушах все также отчетливо слышался шепот Энни. Сейчас, когда больше нет страшной, давящей темноты вокруг, он хотел говорить только с ней, и немедленно, сию минуту. За долгие часы вчерашнего кошмарного дня они так хорошо узнали друг друга. Энни теперь стала для него больше чем друг, она стала его семьей. И Стив был уверен, что Энни испытывает к нему те же чувства. Но сейчас она лежит вверху в реанимации, а рядом с нею сидит ее муж.
Когда наступил вечер, Стив окончательно пришел в себя после наркоза. Он понял это еще и потому, что теперь, хотя события вчерашнего дня еще жили где-то в глубинах его подсознания, он все-таки отчетливо различал, где его воспоминания, а где сегодняшняя реальность.
Как бы в доказательство этого в палату, улыбаясь вошла медсестра в маленькой накрахмаленной пилотке, приколотой к волосам, и отдернула занавеску перед кроватью Стива.
– Вот так, немного открою вам обзор. Вы уже совсем проснулись.
И Стив увидел напротив четыре кровати, на которых лежали и смотрели на него его соседи по палате.
В центре находился стол, а на нем огромный букет цветов. Стив приподнялся и засмотрелся на цветы словно загипнотизированный щедростью красок.
Энни снова очнулась и увидела, что световые прямоугольники над головой почти потушены.
– Они горели, – вспомнила она, – а раз их сейчас погасили, значит, наступила ночь. Сколько ночей уже прошло?
