Рождество, рождественские подарки… Дорогие, переливающиеся всеми красками стеклянные шары, сверкающие нитью серпантина и мишуры, елочные ветви в витринах и, снег, падающий на зимние улицы, – когда это было? Где все это теперь?
Теперь – только темнота, страшная яма. Насколько она глубока?
Сразу после взрыва у Энни было чувство, что она целую вечность падала и падала в бездонную пропасть. Что сейчас находится над нею и ее товарищем по несчастью? Какая масса каменных обломков отделила их от чистого воздуха и зимнего неба?
Ее волосы снова чуть не сорвали ей кожу на голове, когда она резко вздрогнула от этой мысли.
– Лежи спокойно, – пальцы Стива легонько сжали ее ладонь.
Энни услышала, как потрескивает над ней дверь. Да, надо лежать тихо.
– А ты, – спросила она, – ты ранен?
– Порезался тут и там, но это не страшно. Вот с ногами плохо дело – похоже, они поломаны.
Теперь пальцы Энни шевельнулись, стараясь теснее сплестись с его пальцами.
– Осторожно, – торопливо сказал Стив. – Да… Я пытаюсь найти выход.
– Как нам отсюда выбраться? – Она попыталась успокоиться, насколько это было возможно, чтобы ее голос звучал естественно.
До них снова донесся звук сирен. Их стало теперь больше, но они звучали далеко и глухо.
– Энни… Похоже, самим нам не выбраться. Но нас спасут. Это не затянется надолго, Энни, нас скоро найдут и вытащат отсюда. Надо немного подождать, надо продержаться до их прихода.
– Как же они нас найдут? Как им это удастся? Никто ведь не знает, что я здесь. Я даже не сказала Мартину, куда пойду за покупками.
– Кто это – Мартин?
Только услышав вопрос Стива, Энни догадалась, что думает вслух. Все ее чувства пришли в смятение. Она пристально вглядывалась в окружающую ее темноту и ничего не видела, хотя и напрягала зрение так, что казалось, глаза вылезут из орбит. Теперь вокруг них было полно звуков. Выли пожарные сирены, с грохотом рушились стены, а она не могла бы сейчас с определенностью утверждать, слышит ли она все это на самом деле, или эти звуки ей только кажутся. Внезапно у нее появилось ощущение, что она снова падает куда-то во мрак. Энни сжала руки в кулаки и, превозмогая боль в корнях волос, потянулась вверх, пока ее щека не коснулась знакомой холодной поверхности тяжелой двери.
Чувство падения исчезло, и она, стараясь говорить нормальным, не дрожащим голосом, ответила:
– Мартин – это мой муж.
– Скажи что-нибудь еще, – попросил Стив, – говори, не важно что. Ты просто лежи и рассказывай мне о чем-нибудь.
Энни вышла из дому сегодня утром. Мартин и дети втроем провожали ее. Маленький Бенджи на руках у мужа и Том, раскачивающийся на лестнице, держась за перила. Перед уходом она взбежала наверх, торопливо прижалась к колючей щеке мужа. Тысячи раз она прощалась с ним так же торопливо, и в этот раз, как обычно, даже не взглянула на него. За годы семейной жизни лицо мужа стало таким привычным, что теперь казалось просто белым пятном. Внезапно Энни почувствовала, как ей жалко себя, какая она одинокая. Она так и умрет тут! А где в это время будет Мартин?
– Я тебя люблю, – часто говорили они друг другу, как будто стараясь убедить себя в этом, а совсем не потому, что они чувствовали что-то такое.
– Нет, это правда, – вновь подумала Энни. – Я действительно люблю Мартина.
Но ее попытки представить мужа здесь, среди этой боли и ужаса, оказались неудачными. Она никак не могла вспомнить, какое у него лицо. Вместо этого перед глазами возник их сад за домом. Она увидела его так отчетливо, как будто стояла у двери и смотрела в окно. Энни вспомнила один незначительный эпизод недельной давности.
Они с Мартином были в саду. Мартин нагнулся, чтобы поднять с дорожки молоток. Ей была видна его худая рука, потрепанные обшлага старой куртки, которую он одевал для работы в саду, и даже сейчас Энни слышала музыку, которая доносилась тогда из радиоприемника на кухне. Они работали вдвоем. Наконец-то Мартин выкроил время для починки забора, который должен был защитить их от набегов соседского прожорливого пса. Сыновья ушли на день рождения к кому-то из друзей. Они с мужем были одни – целых два часа абсолютного покоя!
Энни стояла рядом с клумбой. Мертвые коричневые стебли анемонов сухо шелестели за спиной, в воздухе стоял кисловатый запах морозной земли. Ее руки устали держать жердь в ожидании, когда Мартин наконец вколотит на место длинный гвоздь. Они не разговаривали. Энни мерзла, а Мартин злился из-за собственного неумения сделать такую простую вещь, и любой совет мог бы окончательно вывести его из равновесия. Он поднял молоток, ударил, гвоздь согнулся.
Мартин с проклятьем опять швырнул молоток на землю.
Энни тогда еще вспомнила, как задолго до рождения Тома они купили этот дом в викторианском стиле, в то время почти развалившийся. Денег, чтобы нанять строителей и маляров, у них не было, и пришлось самим без конца что-то прибивать и подкрашивать.
Они ссорились по малейшему поводу: из-за чуть видного пятна краски на полу или из-за черепицы, которая никак не укладывалась ровными рядами, а вздымалась подобно морским волнам.
Внезапно они останавливались, смеялись сами над собой и шли наверх, в свою спальню. Они занимались любовью, а сверху свисали оранжевые и фиолетовые лоскутья обоев, оставшихся от старых владельцев дома. И весь старый дом, казалось, звенел музыкой их молодости и любви…
Когда это было? Девять или десять лет назад…
Тогда в саду Мартин, наверное, тоже вспомнил то время, потому что он вдруг выпрямился и шагнул к
