то через переводчика, но непосредственно задавать мне вопросы на территории Франции имеют право только он и Грюньяр.
Все, что сказал сейчас Брусньяр, равно как и все, что произносил он впредь, переводчик пересказывал по-английски Рэтклиффу и Уоли. Они пытались слушать французскую речь, и во время небольшой паузы Рэтклифф не выдержал:
– У нас есть основания полагать, что вы пользовались Интернетом в обход условий испытательного срока. Я не обратил на него внимания, невинно спросив по-французски у Брусньяра:
– Что он сказал?
Брусньяр широко улыбнулся. Переводчик перевел вопрос Рэтклиффа на французский, и Грюньяр открыл ноутбук. Было видно, что он совсем не знает клавиатуры, поэтому печатал двумя пальцами и периодически останавливался, когда не мог найти нужную кнопку. Его губы шевелились, произнося каждую набранную букву.
– Готово, – наконец произнес Грюньяр. Было видно, что он доволен своей работой.
– Est ce-que vous avez utilise l'Internet (вы пользовались Интернетом? – фр.), – прочитал он вслух, проверяя себя. Брусньяр надел очки и наклонился вперед, чтобы прочитать то, что написано на экране.
– Est ce-que vous avez utilise 1'Internet, – строго повторил он.
– Jamais (никогда – фр.), – твердо ответил я. Школьного французского Рэтклиффа хватило, чтобы понять мой ответ, и, желая и дальше участвовать в допросе, он попытался задать новый вопрос, но Брусньяр оборвал его.
– Подождите, подождите минуту, – сказал он, поднимая руку и наклоняясь вперед, чтобы посмотреть, как Грюньяр вводит мой ответ в компьютер. Губы Грюньяра продолжали шевелиться, пока он печатал J-A- M-A-I-S, подолгу ища каждую букву на клавиатуре.
– Готово, – торжествующе объявил он, закончив слово и нажав клавишу ввода. Рэтклифф снова попытался вставить свой вопрос, но Брусньяр опять жестом остановил его. Теперь была очередь переводчика. Он резко выпрямился и перевел:
– Никогда.
Брусньяр наконец выглядел довольным, и Рэтклифф смог задать свой следующий вопрос.
– Мы полагаем, что вы, возможно, разговаривали с австралийской журналисткой Кэтрин Бонелла и тем самым нарушили условия испытательного срока?
Я подождал, пока переводчик перевел вопрос на французский, Грюньяр старательно ввел его в компьютер, а Брусньяр наконец задал мне вопрос на своем родном языке. Вся эта нудная процедура заняла почти пять минут, и у меня было достаточно времени, чтобы подумать над ответом.
– Да, сэр, я разговаривал с мадемуазель Бонелла несколько раз.
Пока мой ответ вводился в ноутбук и переводился, Рэтклифф проявлял нетерпение. Он почувствовал, что поймал меня, когда мой ответ наконец дошел до него в переведенном виде.
– О чем вы с ней говорили? – настойчиво спросил он. И снова переводчик перевел вопрос, Грюньяр медленно ввел его в компьютер, а Брусньяр задал его мне.
– О приеме на работу, – ответил я, и процесс начался снова.
Брусньяр начал раздражаться, но не оттого, что его офицер был весьма посредственной машинисткой, и не от моего несерьезного настроения, а исключительно от не относящихся к делу вопросов Рэтклиффа. DST арестовывала меня с пистолетами, как будто я опасный террорист, а теперь Рэтклифф просто хочет узнать о моих собеседованиях с работодателями и о том, пользовался ли я Интернетом.
Допрос в стиле 'Janet and John' оставлял мне достаточно времени на обдумывание, и я мысленно вспоминал, что есть у меня в компьютере и в 'Псионе'. Я был уверен, что они не найдут в ноутбуке ничего разоблачающего. Все файлы были зашифрованы с помощью личного пароля (PGP) а жесткий диск недавно был дефрагментирован, так что там опасности не было. Но вот относительно 'Псиона' уверенности меньше: хотя в нем тоже все было зашифровано, я боялся, что им удастся взломать шифр. Кроме того, они могли забрать компьютеры, а в 'Псионе' содержалась важная информация, касающаяся моих контактов и исследований рынков труда, детали, реквизиты счета в банке, и пин-коды. Без всего этого я как без рук. 'Псион' лежал соблазнительно близко, между мной и Брусньяром. Если бы я только мог незаметно взять его.
Я попросил у Брусньяра воды, пояснив, что выброс адреналина в кровь при аресте спровоцировал жажду, к тому же в комнате для допросов очень душно. Через несколько минут после того, как он отдал приказ по внутреннему телефону, вошел один из охранников и поставил на стол бутылку 'Эвиана'. Я взял ее обеими руками в наручниках, сделал большой глоток и подвинулся ближе к 'Псиону'. Рэтклифф хотел узнать пароль к моим зашифрованным файлам. Пока его вопрос переводили, я сделал еще один глоток и поставил бутылку еще ближе. Брусньяр передал мне вопрос.
– Пароль: Инспектор Рэдклифф nonce (для начала – фр.), – солгал я.
– Что такое nonce?, – серьезно спросил Брусньяр.
После моего объяснения Брусньяр, глупо ухмыляясь, повторил фразу Грюньяру, который ввел ее в лаптоп, а переводчик наклонился, чтобы помочь с орфографией. Краем глаза я видел, что Рэтклифф и Уоли что-то обсуждают, опустив головы, и на меня не смотрят. Это был шанс. Я взял бутылку 'Эвиана', сделал глоток, поставил ее рядом с 'Псионом' и, отпустив бутылку, обеими руками схватил карманный компьютер. Под столом я вынул устройство памяти, засунул его в ботинок и вернул 'Псион' на место. Ни один из пяти полицейских ничего не заметил. Я не смог скрыть усмешку.
Первая часть допроса длилась около часа, но Рэтклифф так и не нашел основания для экстрадиции. Бугаи вернули меня обратно в камеру и дали французский багет, сыр и чашку кофе. Один сел за стол снаружи и включил на переносном телевизоре мыльную оперу. Когда он перестал обращать на меня внимание, я снял ботинок и засунул диск 'Псиона' под стельку. Большой палец упирался в него, но я мог ходить, не хромая.
При следующем допросе Рэтклифф и Уоли не присутствовали.
– А где англичане? – вежливо поинтересовался я.
– Пах, – Брусньяр презрительно вскинул руку. Он объяснил мне, что я 'garde en vue' (заключен под стражу – фр.), то есть что он может удерживать меня здесь в течение сорока восьми часов без предъявления обвинения. За это время я могу позвонить или поговорить лично с моим адвокатом. По истечении двадцати часов меня может посетить только полицейский юрист, чтобы объяснить мне мои права.
Затем Брусньяр продолжил допрос, без всякого интереса задавая вопросы из списка, который дал ему Рэтклифф. А Грюньяр вводил мои банальные ответы в лаптоп. За этот вечер совсем заскучавший Брусньяр допрашивал меня еще один раз, после чего часов в одиннадцать меня отвели в камеру и дали еще одну бутылку 'Эвиана' и сэндвич с жирным беконом. И в нормальных-то обстоятельствах довольно трудно заснуть на жесткой скамье, без подушки, с включенным светом и наблюдающим за тобой охранником, но как только я лег, я понял, что полицейские сломали мне ребро. Из-за боли я не мог спать на левом боку, и, даже когда я лежал на спине, ребро болело при каждом вдохе. Мне предстояла долгая бессонная ночь, зато я мог проанализировать события сегодняшнего дня. МИ-6 продемонстрировала полнейшую глупость! Чего они хотели добиться моим арестом? Когда всплывут все подробности, дело получит еще более нехорошую огласку. Даже если через 6 месяцев GCHQ при помощи огромного количества своих суперкомпьютеров взломают мои файлы, что это докажет? Франция никогда не выдаст меня только потому, что у меня в компьютере зашифрованные файлы, которые я никому не показывал, что бы в них ни содержалось. Я утешился, подумав о письме, которое они обнаружат, открыв файл-ловушку размером с книгу в моем лаптопе. Тысячи раз повторенная фраза: 'МИ-6, вы – сборище несчастных педиков, которые тратят свое время и деньги налогоплательщиков'. Настоящий текст уютно расположился у большого пальца моей ноги.
Брусньяр пришел ко мне в камеру в девять утра и принес пластиковый стаканчик с растворимым кофе, сладким, как сироп. Было утро субботы, и его абсолютно не радовало, что он теряет эти выходные из-за бессмысленного ареста. Когда я протянул руки, чтобы он, как обычно, надел на меня наручники, он презрительно пожал плечами и сказал по-французски:
– Сегодня обойдемся без наручников. Но если вы будете крутить, мы вас опять побьем. – Он строго погрозил мне пальцем. Я испытывал к французской контрразведке восхищение, смешанное с отвращением.
