над нами, и даже если бы я попробовал откатиться в сторону, он все равно поймал бы меня. Он был прямо над нами и дико и злобно жаждал наших легких, сердец и желудков.
— Джимми! — заорал я опять. — Джимми, послушай! Джимми!
Последовала заминка, краб замер, его веки прикрыли глазные яблоки и снова поднялись. Усики покачивались на ветру. Было так тихо, что я слышал скользящий, смутный звук, издаваемый щупальцами внизу брюшка, когда они терлись друг о друга. Картер, стоящий в нескольких метрах от нас, подавил кашель.
Затем очень медленно, шаг за шагом, ракообразное начало отступать.
Мы оставались на месте, не двигались и не осмеливались сделать ничего, что могло развеять произошедшее чудо. На наших глазах существо медленно развернулось и пошло вниз по склону. Рета подняла голову и уставилась на меня, как на выходца с того света. Я поднял руку, предостерегая ее не шуметь и не говорить.
Краб уже достиг тени деревьев. Первые камни упали на землю.
— Смотрите, — сказал Картер хрипло. — Смотри, что происходит.
Напрягая глаза, я вглядывался вниз. Краб зашатался и задрожал. Остановившись на мгновение, он резко задергался. Затем вдруг его перекосило на сторону, и он грохнулся на спину. Тогда мы увидели глубокую мокрую рану у него в животе и как мученически содрогалось его тело, борясь за жизнь. Вероятно, выпущенный Картером заряд отскочил от земли и поразил существо снизу. Нам повезло, что Картер был таким паршивым стрелком.
— Оставайся здесь, — сказал я Рете. — Мне надо сходить посмотреть.
Рета быстро улыбнулась.
— У меня нет особого выбора. Лодыжка вывихнута.
Я осторожно спустился вниз, к перевернутому ракообразному. Я стоял на солидном расстоянии, но достаточно близко, чтобы видеть, что рана смертельна. Снаряд пробил более тонкую беловатую часть панциря под щупальцами и, очевидно, прошел немного вверх, прежде чем взорваться. Вонь горелой тухлой рыбы была почти непереносимой, но там был еще один запах. Запах человеческих потрохов.
Меня затошнило, и я отвернулся. Позади меня дождь стучал по панцирю умирающего омара. Картер стоял недалеко от меня с непокрытой головой и держал шляпу в руке.
— Не надо почестей, — сказал я. — Что бы это ни было, это не Джимми.
Картер не посмотрел на меня.
— Я отдаю честь помощнику Хантли и всем невинным людям, которых убил монстр. Я сказал, что я доберусь до ублюдка, и я сделал это.
— Остались еще другие. По меньшей мере двое, может, больше, если еще кто-то пил воду.
Картер нахлобучил шляпу на голову.
— Теперь я поеду за главным. Похоже, единственный способ их остановить — выкорчевать оттуда этого Звериного Бога, или как он там себя называет.
— Квит, бог из бездны.
— Точно.
Дэн с двумя помощниками помогли Рете спуститься с холма. Они обошли стороной тело сержанта Роснера, и теперь нам, конечно, не нужно было его тащить. Я в последний раз взглянул на перевернутого краба, лежавшего на северной стороне гребня, на его членистое беловатое брюшко — он был похож на вареного краба в магазине. Затем его тело, казалось, начало сжиматься и скукоживаться. Последовал хлюпающий вздох, и его брюшко раскрылось и опорожнилось, превратившись в кучу останков пожранных им людей. Дождь смывал на камни коричневую, кровяную жижу, и краб сдулся и уменьшился, как будто сделанный из целлулоида. Скоро уже можно было узнать тело Джимми, оно лежало, сгорбившись между двумя валунами, но я не стал смотреть на него.
Может быть, он помог мне как-то во время моих криков о пощаде, а может, и нет. Я был не в настроении думать об этом.
— Найдем, — сказал Картер. — У нас есть чем заняться.
— Да, — рассеянно сказал я и пошел за ним в лес.
Дом миссис Томпсон был одним из тех темных, скрипучих старых домов в Коннектикуте, стоящих далеко от дороги и закрытых дубами и ядовитыми кустами сумаха, основания их обычно черные, грязные, но заросшие неестественно зеленой травой. Этому дому было, наверное, лет двести пятьдесят, и он напоминал мне сцену, судя по тому, как дорога огибала его. Водопровод, наверное, был свинцовым, краны медными, а баки цинковыми.
Был уже вечер, когда мы доехали до дома в «Фольксвагене» Реты. Мы оба страдали от странного утомления, следующего за шоком, и несомненно, нам следовало бы быть в постели. Но Картер собирался бурить в пять часов, уговорим мы миссис Томпсон или нет, и двое монстров еще гуляли на свободе, а Звериный Бог разминал затекшие мускулы, так что мы не могли позволить себе такую роскошь — отдых.
Громыхание перешло в постоянную морось, которая сырой стеной стояла в деревьях, как фата утонувшей невесты. Мы вышли из машины, захлопнули двери и пошли к веранде, с беззубых перил которой свешивался промокший коврик, а гниющее кресло-качалка, увитое плющом, стояло там, где кто-то оставил его десятки лет назад. Я подошел к бутылочно-зеленой двери и постучал железным кольцом ручки, сделанной в виде головы льва. Это было похоже на стук молотком по пустой цистерне.
Мы удивились, когда одно из окон на веранде открылось. Она была удивительно молода — за сорок, у нее были черные волосы, сильно подернутые сединой, и лицо, которое подошло бы больше ветерану— моряку. Кустистые брови, большой нос, тяжелый подбородок.
— Вы принесли матрас? — спросила она.
— Матрас? — спросил я ее. — Какой матрас?
— Который вы должны принести. Я отдала его в починку.
— Мы не матрасных дел мастера, мэм, — сказал я ей.
— Нет?
— Нет. Я водопроводчик, а это мой друг, химик-аналитик.
Она моргнула.
— Водопроводчик и химик-аналитик?
Я кивнул.
Подумав секунду, она сказала:
— Я не помню, чтобы я вызывала водопроводчика и химика— аналитика. Что мне чинить или анализировать?
Поколебавшись, я спросил:
— Вы миссис Хильда Томпсон, правда?
— Точно.
— Ясновидящая?
— Точно.
— Вот за этим мы и пришли, — сказал я ей. — У нас проблема, связанная с паранормальными явлениями, и нам нужна ваша помощь.
Последовала минута молчания. Дождь мягко падал на землю в саду, а миссис Томпсон оглядывала нас, будто пытаясь проникнуть в наши мысли и узнать, чего мы на самом деле хотим.
— Хорошо, — наконец сказала она и убрала голову из окна.
Секундой позже открылась входная дверь.
— Извините за беспорядок, — сказала она, проводя нас через темный и пыльный холл, мимо железной подставки для зонтиков, заполненной всем — от удочек до клюшек для гольфа — кроме зонтиков; мимо выцветших дагерротипов суровых мужчин с бакенбардами и заголовками типа: «Холливуд Бафен, магистр- медиум, 1880». Наконец мы пришли в подтекающую теплицу, где из-за недостатка внимания произрастал папоротник, а под нездоровыми геранями лежал нечесанный черный лабрадор со слезящимися глазами. Воняло разложением и недельной давности горячим завтраком. Миссис Томпсон показала нам побитый садовый столик, и мы сели на три ржавых железных раскладных стула, заскрипевших под нами.
— Когда идет дождь, мне нравится чувствовать себя как бы снаружи, в дожде, будто я часть
