– Какие шутки, куропаточка? Ты так хороша, что глаза могут лопнуть.
Калигула при виде тебя пыхтит, как кузнечный мех. Ты меня подцепила, а уж этого сопляка тебе подцепить ничего не стоит.
Энния поняла, что Макрон не шутит. Она была оскорблена.
– И ты отдашь меня на растерзание этому головастому чудовищу? Этому слюнявому коротышке?
Макрон продолжал обдумывать свой план:
– Я думаю, тебе очень пошел бы пурпурный плащ…
Она завизжала, как будто ее резали:
– Ты от меня избавиться хочешь, ничтожество! Продать меня, как скотину! Хрипун проклятый!
Она в бешенстве продолжала кричать, и Макрон понял, что шутливый тон тут неуместен. Он повернул дело иначе:
– Не надрывайся, Энния, послушай лучше. Это не шутка. Если ты будешь умницей, то сможешь сделать для нас обоих великое дело. Ты будешь императрицей…
Он умышленно остановился и подождал.
Если Макрон и был ничтожеством, то Энния немногим ему уступала, все ее благородство разлетелось в прах при слове императрица.
Макрон продолжал горячо:
– Глупая, думаешь, я не буду потом каждую ночь бегать к тебе на Палатин?
Эниия размечталась, даже улыбнулась. Хитрый Макрон мигом почувствовал изменение в настроении жены:
– У тебя будет вилла, какой нет ни у кого в Риме.
– Лучше, чем у Валерии? – вырвалось у Эннии.
– В сто раз лучше. Да ведь ты и красивее ее.
Энния подозрительно взглянула на него, и Макрон тут же добавил:
– Конечно, красивее, честное слово: тебе и быть императрицей. А будешь умницей, так получишь от этого тюфяка письменное подтверждение, прежде чем отправишься к нему в постель.
Заманчиво чрезвычайно, но и срам какой для благородной женщины: собственный муж толкает ее в постель урода с тощими ногами и отвисшим брюхом.
И тут Энния снова раскричалась, грубо, как делывал это и он:
– Подлец! Свинопас! Сводник проклятый…
Макрон зажал ей рот поцелуем. Она колотила его кулаками, кусала, противилась.
Брякнула металлическая дощечка.
– Перестань, – сказал Эннии Макрон и заорал:
– Что там такое?
Раздался голос номенклатора:
– Благородный сенатор Гатерий Агриппа просит, чтобы ты принял его, господин, по неотложному делу.
– Пусть подождет. Сейчас я приду! – крикнул Макрон.
Потом наклонился к жене, ласково потрепал ее по щеке:
– Подумай, женщина. Вот расправлюсь с этим толстопузым и вернусь за ответом, императрица.
Макрон принял сенатора в таблине, драпировки которого своей зеленью напоминали ему кампанские пастбища. У Агриппы трясся подбородок, когда он поспешно входил, чтобы доказать неотложность своего визита, Макрон даже не встал. Указал гостю на кресло. Гатерий в четвертый раз поклонился, насколько позволяло ему брюхо, и уселся на краешек мраморного кресла.
Позади Макрона стоял бронзовый Тиберий. Его прекрасное лицо было молодым, нестареющим. Гатерий благоговейно взглянул на статую водянистыми глазами.
– Моя любовь и преданность нашему…
– …дорогому императору всем известна, – грубо прервал его Макрон.
– Знаю. К делу, мой дорогой. У меня мало времени.
– Прости, благороднейший. Я, – Гатерий говорил прерывисто, – руководимый чувством преданности… мне удалось… то есть я хочу сказать, я случайно раскрыл… о боги, какая низкая жестокость… прости, что я так нескладно…
– И правда нескладно. Чепуху несешь, дорогой Гатерий. На кого ты хочешь донести?
– Донести! Донести! – обиделся толстяк. – Интересы родины и прежде всего безопасность императора заставляют меня…
– На кого ты хочешь донести? – проворчал Макрон.
Гатерий выпрямился в кресле, поклонился в пятый раз, голос его звучал торжественно:
